Шпион и разведчик - Инструменты философии - [8]

* Foucault M. Surveiller et punir. P., Seul, 1975.

Почему сладчайшее имеет форму тайны, независимо от того, идет ли речь о тайне природы или о тайном наслаждении? Почему истина есть нечто принципиально потаенное и сокровенное, и даже "несокрытость" истины, провозглашенная Хайдеггером, при ближайшем рассмотрении оказывается особой, наиболее изощренной формой сокрытости, своеобразной "светомаскировкой". Шпион (допустим, агент познания) повсюду находит следы камуфляжа. Иногда он обнаруживает умело расставленные ловушки, а иногда обнаруживает себя уже в такой ловушке и тогда понимает, что передавал в Центр дезинформацию, попавшись на видимость (на блесну) и не распознав сущность (невидимое). Стойкий интерес к детективу объясняется просто - в нем на конкретном, хорошо очерченном примере воспроизводится всеобщий опыт бытия. В самом деле сыщиков в мире едва ли больше, чем сварщиков, но детали работы сварщика никого не интересуют, тогда как тайны профессиональной деятельности сыщика способны удерживать наше внимание часами; более того, структура обладает такой принудительностью, что от нее "невозможно оторваться", пока не выяснится, "кто шпион". Опыт сыщика и шпиона, мягко говоря, оказывается ближе к телу, чем опыт сварщика, - по степени достоверности он вполне сопоставим с опытом любящего и возлюбленного. Любопытно, что интерес к предмету не уменьшается, даже если мы осознаем, что мы все заброшены в мир со своей миссией и легендой (разумеется, подобная мысль приходила в голову не только Хайдеггеру) - все равно душа наша трепещет, когда шпиона называют по имени и предъявляют улики, - такой же резонанс возникает и когда разведчик обводит всех вокруг пальца - ибо у нас есть орган для отреагирования и того и другого исхода как сладчайшего; в экзистенциальном шпионаже каждый сам себе и разведчик, и контрразведчик - четные и нечетные состояния чередуются - в пульсации штирлица.

Подробная феноменология шпионажа как пребывания в мире пока еще дело будущего, сейчас достаточно указать на отдельные узловые моменты. Вот музыкальная шкатулка с секретом - она доставляет специфическое удовольствие своему обладателю, если устройство механизма неведомо другим - мы имеем дело с простой, атомарной манифестацией штирлица, с наслаждением их невинным неведением... В современном "научном мире" такие простейшие выплески проявляются в основном в мистификации детей: ребенок радуется Деду Морозу, неожиданному подарку под елкой, а родители радуются, что манипуляции скрытой пружинки создают такую прекрасную видимость. Другим примером элементарной конспиративной эмоции может служить кредо Владимира Юмангулова: "Тайком выпьешь грамм сто коньячка и занимаешься своими делами. Главное - никто даже не подозревает; все кругом ходят трезвые, как идиоты, и думают, что ты один из них". Впрочем, ввиду крайней популярности подобной конспиративной эмоции (особенно в среде актеров, преподавателей и вообще "учителей жизни" всех мастей) не исключено, что некоторые из этих "ничего не подозревающих окружающих" к числу трезвых идиотов причисляют тебя.

Вообще говоря, полюс "утаивания от всех" и полюс "персонального выведывания" резонируют эмоцией равной мощности; эту эталонную величину можно отсчитывать как один хитрован по шкале штирлица. Экзистенциальный шпионаж проходит через аттракторы в несколько таких единиц, а в случае двойной и тройной игры интригометр способен развивать мощность в десятки и даже сотни хитрованов. Эрос в чистом виде никогда не может породить заряд подобной мощности, поэтому контроль за предельной мотивацией поведения всегда остается у штирлица и матахари (чем более длительные промежутки времени мы рассматриваем, тем более это верно).

Как бы ни был человек охоч до зрелищ, организованное шоу остается лишь эрзацем сладчайшего. Именно к подглядыванию человек испытывает страсть, а к зрелищу только склонность. Определение Бога-Перводвигателя, данное Аристотелем - "тот, кто движет, оставаясь неподвижным", - подвергается корректировке со стороны Dasein. Для агента, заброшенного в мир, Бог есть тот, кто видит, оставаясь невидимым. Неоднократно обращавшийся к этому вопросу Фуко в одной из последних работ формулирует его следующим образом: "Позволю себе указать на общую и тактическую причину, представляющуюся мне самоочевидной: власть выносима только в том случае, если она маскирует существенную часть своей субстанции... Ее успех пропорционален способности скрывать свой собственный механизм"*. Важно, однако, не то, в какой мере власть выносима, а в какой мере она действительно представляет собой сладчайшее.

* Foucault M. Tlie Historv of Sexuality. Vol. 1. N.Y., 1978. P. 86.

Открытая экспозиция своего места в иерархии может, конечно, служить мотивом к обладанию властью, но в чистом беспримесном виде такой мотив занимает среди движущих сил Weltlauf достаточно скромное место. Позиционная составляющая власти предполагает полное безразличие к конкретной личности. Кем бы ни оказался случайный наполнитель ячейки, ему перепадет положенная порция фимиама, поскольку она изначально адресована не имени собственному, а соответствующему топосу, некоему месту в системе мест. Желанность именно первого места объясняется, прежде всего, дальностью броска как самодостаточной ценностью во всякой заброшенности, однако величина этого показания, измеренного в хитрованах, не слишком значительна. Можно вспомнить вылазки, периодически совершаемые из позиционной системы, - от Нерона до Петра I, но еще характернее многочисленные анекдоты, приписывающие властителям подобные вылазки. Рассказчики этих анекдотов, стремясь передать наслаждение властью, безошибочно связывают его с реакцией штирлица как совершенно необходимого резонатора для экстаза высшей пробы. Только периодическая миграция из позиционной обозримости в гущу Weltlauf позволяет сохранять свежесть присутствия во власти, подставлять под восходящие струи воскурений не мертвую раковину (место в системе мест), а живое внутреннее.