Шпион - [10]

— Конечно, расскажу. Я вам теперь обязана!

— Вот и славно! А куда же мы едем?

Вопрос Артема, казалось, застал рыжеволосую Софию врасплох. Она наморщила лобик, потом сконфуженно улыбнулась:

— Если честно, то я не знаю…

Артем сурово покачал головой:

— Так. Ваших друзей, которые вас не встречают, нужно казнить! За головотяпство со взломом. Беспощадно.

София сконфуженно вздохнула, а Павлов вырулил со стоянки, на ходу соображая, куда можно устроить брошенную на произвол судьбы девушку. Можно было бы поселить в квартире родителей…

«Но как к этому отнесется папа?»

Павлов-старший, хотя и предпочитал каждый день ездить на работу из дальнего пригорода, но все же иногда оставался ночевать в московской квартире.

«На худой конец, можно поселить ее в гостинице. Но потянет ли ее бюджет московское гостиничное гостеприимство?»

Артем бросил взгляд на коротенькую курточку Софии, сапожки, смешные рукавички с ее именем и подумал, что прожить ночь в столичном отеле, где ниже трехсот долларов уже и не брали, ей, может быть, и под силу. Но затянись поиск потерявшихся знакомых на двое-трое суток, и пребывание в Москве станет финансовым кошмаром. По крайней мере, для нормального человека…

Досмотр

Соломин прибыл в аэропорт незадолго до профессора Кудрофф. Расставил людей по местам, быстро переговорил с таможней и пограничниками, и когда профессор сдал багаж и встал в очередь на посадку, все было готово.

— Дэвид Кудрофф? — принялась вглядываться симпатичная девушка в переполненный штампами и марками паспорт.

— Да, это я, — улыбнулся профессор.

Девушка растерянно огляделась по сторонам и жестом подозвала парня с детектором в руках.

— Саша, глянь…

Парень глянул в паспорт и озабоченно поднял брови:

— М-да… Зови Николая Петровича…

— Что случилось? — забеспокоился профессор.

— Извините, сэр, — вздохнула девушка, — ваш паспорт, похоже, негодный.

— Как так негодный? — удивился профессор. — Неделю назад был годный, а теперь вдруг стал негодный?

Девушка смущенно развела руками. Подошел Николай Петрович — высокий мужчина с умными внимательными глазами, затем профессору предложили пройти «вот сюда», затем ему начали задавать разные вопросы, а спустя четверть часа полковник Соломин уже наблюдал, как лихо потрошат чемоданы багрового от возмущения профессора.

— Это вам с рук не сойдет, — шипел Дэвид Кудрофф, набирая номер за номером.

— Это ваше? — интересовался пограничник, демонстрируя потрепанный томик или очередной предмет профессорского белья.

«Победителей не судят… — как заклинание, твердил Соломин. — Победителей не судят…»

Он знал: если сейчас обнаружится хотя бы один не отраженный в договоре, а значит, запрещенный к вывозу документ Института киберфизики, он будет на коне. Потому что именно тогда можно будет начать задавать другие вопросы: и по участию в шпионаже профессора Смирнова, и по роли в деле малозаметного частного предпринимателя Алека Кантаровича — в общем, много всяких вопросов…

— Это ваше? — доставал очередной предмет пограничник.

«Ни единой бумажки… — тупо констатировал непреложный факт Соломин, — ни единой!» Брать профессора было не за что.

— Юрий Максимович, вас к телефону, — подошел помощник.

— Кто?

— МИД. Андрей Андреевич…

Соломин поморщился. Он совершенно точно знал, что сейчас произойдет: ему навтыкают, да так, что он будет вздрагивать, вспоминая этот день, еще много-много дней.

Пограничник вытащил последний предмет и приподнял чемодан. Тот был пуст. Совершенно пуст.

— Товарищ полковник, — напомнил о звонке из МИДа помощник.

— Стоп, — выставил руку Соломин, — а где договор?

Шесть часов назад в этом самом чемодане лежал сверхважный для обеих сторон договор с Институтом киберфизики. Теперь не было даже его.

Иммигрант

Алек добрел до проходной Института кибернетической физики уже к началу ночи. Вообще-то, Алек имел привычку приходить на работу в два часа дня. Зато покидал он рабочее место тоже не ранее двух часов пополуночи. Эта привычка у Кантаровича выработалась со времени учебы. Начиная с первого курса, он всегда прогуливал первые пары, пользуясь тем, что отец вел основной предмет — математическую физику, и разговоры на тему посещаемости и успеваемости в деканате заканчивались в пользу Алека.

Впрочем, несмотря на постоянные пропуски и прогулы, он действительно был одним из лучших студентов института. Но вот эти его ночные бдения доставляли ему особое удовольствие потому, что именно в эти часы он чувствовал себя властелином мира. Он царил над спящими президентами, министрами и академиками. Он думал за всех мудрецов, видящих сладкие или тревожные сны. Он строил планы завоевания мира…

— Куда прешься!!! — заорали из окошка авто, и замечтавшийся Алек отскочил.

Из-за шлагбаума одна за другой выезжали машины запоздало окончивших трудовой день сотрудников, и лишь один Алек стремился внутрь. И это не было чьей-то злой волей или приказом начальства; сколько он себя помнил, Алек Савельевич Кантарович сам решал, как ему поступать.

— Да-да, только сам, — пробормотал Алек.

Он вообще всю жизнь старался быть независимым, вот только независимость давали лишь две вещи: власть и деньги, а в Советском Союзе получить власть, не вступая в компартию и не участвуя в общественно-политической жизни государства, было невозможно. То есть варианты, конечно, были. Например, можно было родиться в семье партбосса союзного масштаба или хотя бы войти в его семью на правах зятя.