Шпандау: Тайный дневник - [19]
20 февраля 1947 года. Опять давал свидетельские показания по делу Мильха. У обвинения появились дополнительные вопросы. Потом было интересное обсуждение с судьей Мусманно о значении международных трибуналов. Если бы после Первой мировой войны союзники выполнили свои угрозы и устроили суд над немцами, использовавшими принудительный труд в то время, сказал я, ведущие политические фигуры научились бы чувству ответственности. К примеру, можно было бы провести процессы без вынесения приговоров, отметив, что подобные вердикты победителей над побежденными имеют сомнительный оттенок. Если бы в истории были подобные прецеденты, мы бы, безусловно, поняли, что перешли черту.
Вечером закончил набросок калифорнийского дома для приятного молодого лейтенанта. Мне нравится обсуждать с ним вопросы строительства.
22 февраля 1947 года. Продуктивное время. Чтобы переключиться на другое, сделал эскиз летнего домика в штате Мэн. Слишком большой флаг символизирует американский патриотизм, который постоянно демонстрируют рядовые и офицеры срочной службы. Иногда он принимает удивительные, часто чрезмерные формы.
24 февраля 1947 года. Несколько раз перечитал номера «Баумайстер» («Зодчий»), которые позавчера получил из дома. Изучал детали. Эти архитектурные журналы пробудили во мне желание рисовать, и я сделал набросок разрушенного дома в окружении дубов.
Днем с огромным интересом читал «Букварь по Америке» Маргарет Бовери. Соединенные Штаты добились поразительных успехов. Гигантский эксперимент, здорово замахнулись!
Ближе к вечеру у меня произошла стычка с одним из литовских охранников по поводу моего права выглядывать из камеры в коридор. Он ударил меня. Я не доложил об этом, потому что, как я сказал ему, он потерял свою страну и, вероятно, семью тоже. Литовец ушел в растерянности. Если бы об этом стало известно, он, скорее всего, остался бы без работы и понес наказание.
За окном слышится первое щебетание птиц. Приятно и тепло. Подставляю лицо солнцу.
13 марта 1947 года. Утром отвели на встречу с Шармацем, приятным, симпатичным американцем. Я сказал ему, что не хочу выступать свидетелем обвинения на процессе промышленников. Я был министром, сказал я, поэтому мой долг — помогать своим подчиненным, а не обвинению. Шармац ответил непривычно официальным тоном: «Если обвинение вызовет вас в качестве свидетеля, и суд вынесет соответствующее распоряжение, в случае отказа вас могут обвинить в неуважении к суду». С той же сдержанностью я заявил, что все равно буду придерживаться этой позиции.
Дочитал «Дона Карлоса» Шиллера. Размышлял о развращающем влиянии власти.
14 марта 1947 года. Доктор Шармац сообщил, что обвинение решило не вызывать меня в качестве свидетеля.
В газете говорится, что перевод в Шпандау откладывается из-за разногласий между союзниками. За окном щебечут птицы.
18 марта 1947 года. На тюремном дворе пробивается первая зеленая травка. Вот уже несколько дней нам разрешают разговаривать друг с другом во время прогулок. Я обычно гуляю вместе с Дёницем или Функом. Все наши разговоры крутятся вокруг тюремных проблем.
Утром, когда мы обсуждали тупые бритвенные лезвия, Дёниц резко и зло сказал мне, что нюрнбергский приговор — насмешка над правосудием, хотя бы потому, что выступавшие в роли судей нации не могли вести себя иначе. Внезапно я осознал: бессмысленно напоминать ему, к примеру, о фотографиях, чтобы заставить его увидеть моральную законность вердикта. Вместо этого я выдвинул отнюдь не политические аргументы: вынесенный нам обвинительный приговор, подчеркнул я, может ускорить освобождение немецких военнопленных. Ведь нельзя обвинить нас в нарушении Женевской конвенции и в то же время удерживать миллионы военнопленных, используя принудительный труд на шахтах, военных складах, в сельском хозяйстве на протяжении нескольких лет после окончания войны. Подтверждением этому моему доводу служило путаное объяснение лорда Пакенхэма, парламентского заместителя военного министра, в палате лордов, когда он заявил, что правительству необходимо найти золотую середину между требованиями Женевской конвенции и потребностями британской экономики. Быстрый возврат военнопленных поставит под угрозу сбор урожая в этом году, сказал он.
«Это был аргумент Заукеля», — отвечает Дёниц. Факт остается фактом: он не в состоянии постичь весь ужас. К счастью, мы проводим вместе только полчаса; прогулка слишком короткая, и мы не успеваем развить наши противоположные точки зрения.
Снова в камере. Не могу отрицать, что Дёниц отчасти прав в своем неприятии нюрнбергских приговоров. Ярким примером неоднозначности процесса была попытка советских прокуроров включить в обвинительный приговор Геринга подробное обсуждение бомбардировки вражеских городов. Естественно, они это делали, потому что Советскому Союзу не хватало самолетов для массированных воздушных налетов. Представители Америки и Великобритании упрямо обходили вниманием эту рекомендацию, и даже в смертном приговоре Геринга нет ни слова о разрушении Варшавы, Роттердама, Лондона или Ковентри. Руины вокруг здания суда служат наглядной иллюстрацией того, насколько жестоко и эффективно западные союзники распространяли военные действия на гражданское население.
Альберт Шпеер был личным архитектором Гитлера, а с 1942 года возглавлял военную промышленность «третьего рейха». После разгрома фашистской Германии Нюрнбергский трибунал осудил его как одного из главных военных преступников.В своих мемуарах, принадлежащих к числу самых поучительных политических документов XX в., Шпеер полностью переосмысливает свое прошлое, давая ему суровую, горькую оценку.
Долгие годы Шпеер был очевидцем и непосредственным участником событий, происходивших за кулисами нацистского государства. С сентября 1930 года он — руководитель военного строительства, а с февраля 1942-го — имперский министр вооружения. Гитлер оценил его способности, и в течение девяти лет Шпеер был в числе приближенных, пользующихся особым доверием фюрера. Приговоренный к двадцати годам тюремного заключения в Шпандау, знаменитый архитектор пытался осмыслить то, что произошло за это время с ним и его родиной.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Заговоры против императоров, тиранов, правителей государств — это одна из самых драматических и кровавых страниц мировой истории. Итальянский писатель Антонио Грациози сделал уникальную попытку собрать воедино самые известные и поражающие своей жестокостью и вероломностью заговоры. Кто прав, а кто виноват в этих смертоносных поединках, на чьей стороне суд истории: жертвы или убийцы? Вот вопросы, на которые пытается дать ответ автор. Книга, словно богатое ожерелье, щедро усыпана массой исторических фактов, наблюдений, событий. Нет сомнений, что она доставит огромное удовольствие всем любителям истории, невероятных приключений и просто острых ощущений.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.