Шпандау: Тайный дневник - [181]

Много вопросов и все больше попыток найти решение. Порой мне снится, что я заблудился за стенами тюрьмы.

18 декабря 1965 года. Израсходовал много бумаги на новые заметки по истории окна. Собрал богатый урожай из разных средневековых летописей. По такому случаю впервые за многие годы перечитал средневековых монахов Ноткера и Эйнгарда. Меня поразило, насколько их портреты Карла Великого служат неким образцом добродетели. Классические и христианские нормы причудливым образом перемешались и создали идеальный образ великого правителя. Какая целостность и простота в Средние века!

19 декабря 1965 года. Сегодня вечером Надысев неожиданно и в нарушение всех правил принес мне телеграмму от Альберта. Он выиграл первый приз в размере 25 000 марок в конкурсе на проект города-спутника; участвовали сорок семь архитекторов.

— Но у меня есть еще один сюрприз, — сказал русский полковник и протянул мне напечатанное приглашение на лекцию Альберта во Франкфурте и несколько фотографий с макетами победившего проекта. — Вы счастливы? — спросил Надысев.

19 декабря 1965 года. Сегодня Джордж Райнер вернулся из Лондона и сказал, что ходил на экскурсию в Тауэр. Ему показали комнату, в которой, как объяснил экскурсовод, некоторое время держали под арестом Гесса.

— Что? Он был в Тауэре? — воскликнул Ширах. — Какая честь! Туда сажают только государственных преступников и изменников родины.

Немного подумав, он добавил:

— Я бы многое отдал, чтобы посидеть там хотя бы две недели!

22 декабря 1965 года. Сегодня я попросил западных директоров сдвинуть время отхода ко сну с десяти на одиннадцать часов. Моя цель — нарушить неизменный ежедневный ритм, к которому я привык за столько лет. Когда русских не будет на дежурстве, сказали западные директора, отбой можно перенести. Но всего через несколько дней я обнаружил, что мне трудно бодрствовать после одиннадцати часов.

27 декабря 1965 года. Сочувствующие охранники позволили мне оставить у себя радиоприемник на четыре дня. Вдобавок, в Рождество часто включали проигрыватель. Таким образом, за эти четыре дня я семнадцать часов слушал музыку. Странное желание довести себя до беспамятства.

31 декабря 1965 года. Несколько дней обрубаю ветки, подрезаю деревья, подстригаю кусты — собираю дрова для большого костра. Горит великолепно.

1 января 1966 года. В полночь встал на стул и любовался в окно под потолком моей камеры на редкие вспышки салюта, который устроил британский гарнизон. Странно, пока смотрел, забыл, что это мой последний новогодний фейерверк в Шпандау.

Утром мы с Ширахом вместе гуляли по дорожке. Через весь сад к нам подошел Ростлам и пожелал счастливого Нового года. Потом добавил, как бы невзначай:

— Полагаю, это ваш последний Новый год в тюрьме. Как знать?

После его ухода Ширах с испугом повернулся ко мне.

— Вы слышали? Они что-то замышляют.

Американский врач, добавил он, тоже недавно заметил, что очень беспокоится о том, как мы выдержим переход к нормальной жизни.

Ширах волновался все сильнее.

— Знаете, что я думаю? Они хотят навсегда оставить нас за решеткой. Просто скажут, что это в наших же интересах; мол, наше здоровье находится под угрозой, им нужно еще немного понаблюдать за нами. Может быть, они даже отправят нас в психиатрическую больницу.

На несколько мгновений я заразился его истерией. Потом я спрашивал себя, что мог иметь в виду Ростлам. Или это всего лишь садистское безразличие старого профессионала?

Все эти годы мне казалось, что я хожу по тонкому льду. Я мог лишь догадываться, какие намерения были искренними, а какие — притворными. В этом тюремном мире лицемерие стало второй натурой, причем с обеих сторон. Сколько мне приходилось притворяться только для того, чтобы поддерживать связь с внешним миром. Однажды я где-то прочитал, что тюрьма — это школа преступления; во всяком случае, это школа нравственной деградации.

1 января 1966 года. Прошлой ночью в третьем часу ко мне в камеру пришел один из моих «друзей» и проиграл на небольшом диктофоне пленку, которую записала для меня семья. Потрясающее ощущение, даже не ожидал, что такое возможно. Меня взволновали не голоса, которые я все-таки знаю, а звуковое сопровождение нормальности: семейные разговоры и смех, крики детей, звяканье кофейных чашек, простые шутки. В этот момент я впервые понял, насколько неестественно, насколько напряженно мы всегда держались в комнате для свиданий. За восемнадцать лет там никто никогда не смеялся; мы всегда прилагали много сил, чтобы не показать свои чувства, чтобы не выглядеть банальными или даже оживленными. И внезапно все мои честолюбивые замыслы относительно жизни во внешнем мире показались пустыми и мелкими по сравнению с этой обычной семейной сценой, прерываемой звуками разговора. Блаженство повседневной жизни.

5 января 1966 года. Сегодня во время завтрака Нуталл начал с Гесса, и возникла большая задержка. В последнее время он три раза заставлял меня ждать подобным образом, но сегодня я нажал сигнальную кнопку. Прекрасно понимая, что мне нужно, он, тем не менее, спросил с раздраженно-официальным выражением лица:

— Что вы хотите?