Шпандау: Тайный дневник - [176]

18 марта 1965 года. Несколько дней назад Гесс устроил скандал Пелерину, потому что охранник не сразу откликнулся на сигнал Гесса. Другие охранники с пониманием относятся к этим нервным выпадам, но Пелерин написал рапорт на Гесса, хотя давно берет у него уроки немецкого и недавно с помощью Гесса сдал экзамен на переводчика.

В наказание Гесса на два дня лишили газет. Но оно было бессмысленным, потому что Пиз попросту игнорировал распоряжение и отдавал все газеты Гессу.

19 марта 1965 года. Первые крокусы в саду. Я устроил небольшой костер из листьев в честь своего шестидесятилетия. В подарок на день рождения я получил семь пластинок и лекцию Фрица по физике: «Ортотритий и паратритий».

25 марта 1965 года. Вчера вернулся Ширах. Несмотря на все наши стычки, я навестил его в лазарете. Ширах был рад и чопорно поблагодарил меня за пожелания здоровья.

Полчаса он говорил без остановки, рассказывал, что персоналу госпиталя велели обращаться к нему герр фон Ширах. Он каждый день заказывал еду по меню, поскольку его приравняли к офицерскому составу. В палате были радиоприемник и телевизор. Время от времени он вставлял в свой рассказ такие фразы, как «мой люкс с ванной» или «я сел в кресло в гостиной».

Кульминацией его истории стало появление австрийской графини, которая присылала ему цветы и написала письмо с предложением жениться на ней. Каждый день она проезжала мимо его окна на спортивном «мерседесе», сказал он. Но самое сильное впечатление на него произвела повседневная жизнь, которая бурлила на улицах; захлебываясь от восторга, он рассказывал мне о плотном движении машин и хорошо одетых людях.

Он практически ослеп на один глаз. По мнению окулиста, риск заболевания здорового глаза составляет 25 процентов. Мне было жаль его, и на прощание я сердечно предложил:

— Скажите, если я чем-то могу вам помочь. Я с радостью сделаю это.

Он сдержанно поблагодарил меня. В целом у меня создалось впечатление, что он очень слаб и ему не хватает жизненной энергии.

Вечером Пиз немного подкорректировал его рассказ.

— Вы же знаете Шираха. Естественно, у него была самая обычная палата. Приемная предназначалась для военной полиции, а у дамы, безусловно, не было никакого «мерседеса». Она ездила на «Фиате-тополино».

10 апреля 1965 года. Сегодня Шираха перевели из лазарета обратно в камеру. В любом случае в последнее время он больше времени проводил с нами, чем в лазарете, и выходил с нами на прогулку в сад. Но возвращение в камеру, тем не менее, доказало ему, что все его надежды на освобождение были напрасными. После перевода было официально объявлено об окончании острой стадии заболевания.

28 апреля 1965 года. Сообщения с процесса по Освенциму полностью вытеснили из сознания общественности тот факт, что двадцать лет назад Вторая мировая война и гитлеровская империя приближались к своему концу. И вместе с образами горящих городов, беженцев на дорогах, танкового окружения и отступающих армейских частей в моей памяти возникает фигура Гитлера. Это фигура дряхлого старика, согбенного и говорящего слабым голосом; и тем не менее, эта фигура — центр всего происходящего. В некоторых статьях я читал, что в те последние недели он обезумел от ярости, бессилия и отчаяния, потому что его планы рухнули; но это не так. В то время скорее его свита выглядела безумной, или, во всяком случае, не совсем в здравом уме. К примеру, генерал Буссе, который после последнего визита Гитлера на фронт пришел в сильное волнение от болезненного вида фюрера и, по слухам, воскликнул: «Я всегда именно таким представлял Фридриха Великого после Кунерсдорфского сражения». Или Роберт Лей, который на полном серьезе уверял Гитлера: «Мой фюрер, все партийные функционеры продолжат борьбу, даже если армия капитулирует; они будут драться, как львы, как герои, как… — Он перевел дыхание. — …Как русские партизаны. Они будут бесшумно ездить по лесам на велосипедах и безжалостно нападать на врага». Или генерал Кейтель и мой заместитель Заур, которые весной 1945-го разрабатывали планы по созданию эскадры четырехмоторных реактивных бомбардировщиков, которые будут летать над американскими городами и бомбить их, пока Соединенные Штаты не капитулируют. Я ни разу не слышал, чтобы хоть один из них сказал: «Война проиграна. Через четыре недели все будет кончено. Неужели никто не думает о том, что будет дальше?»

Только один человек думал о будущем: сам Гитлер. Когда все потеряли головы, он был единственным, кто имел представление о том, что произойдет дальше — если не с Германией, то, по крайней мере, с ним лично. Думаю, все эти явно противоречивые поступки, приказы все уничтожить, приказы держаться до последнего, все, что он делал и говорил, было с удивительной последовательностью направлено на достижение одной-единственной цели: обеспечения себе места в истории. Несколько дней назад мне показали «Политическое завещание» Гитлера под редакцией британского историка Хью Р. Тревора-Ропера. Должен признаться, я читал его — не могу выразиться по-другому — с неописуемым отвращением. Пока Гитлер излучал уверенность на военных советах, пока он посылал десятки тысяч молодых людей из гитлерюгенда на русские танки и утверждал, что неукрепленные города являются прочными крепостями, он хладнокровно, расчетливо, с превосходством философа истории объяснял будущим поколениям, почему поражение Германии в войне было неизбежным. Другими словами, он сам не верил в то, что говорил. Он постоянно твердил, почти умолял меня поверить в победу — но все это было ложью, циничной ложью. Во время чтения мне иногда казалось, что завещание написано в несвойственной Гитлеру манере, в нем чувствуется безупречный, умный язык Геббельса. Но это касается только стиля. Идеи, грандиозные мечты, ассоциативная логика — все это был сам Гитлер. С моих глаз упала пелена. Я знал лишь несколько сторон этого Гитлера. Он не был безумцем. Возможно, он больше не имел никакой связи с действительностью — но связь с историей он себе обеспечил.