Шпаги и шестеренки - [22]

– Никак нет, милорд. Вследствие особенностей ландшафта. Занесенный песком камень, милорд.

– Положим. Дальше.

– Кроме того, уже на земле обнаружилось еще несколько проблем, требующих устранения перед продолжением полета, а именно…

Сэр Уильям недовольно поджимает губы.

– Избавьте меня от технических деталей, сэр. Если я пожелаю подробностей, то запрошу ваш официальный отчет. Я уже понял, что вам понадобился авиатехник.

– Совершенно верно, милорд. А также врач.

* * *

«Только бы не разрыв связок! Только не это!» – умоляет небеса молодой человек. Увы, пронзительно-голубая высь, кое-где украшенная невесомым безе облаков, безмолвствует, зато левая нога напоминает о себе все настойчивее. Кроме того, сержант, откомандированный в сопровождающие «британскому спортсмену» комендантом французской крепости-порта Ла-Гулетта, отличается просто феноменальной болтливостью.

– Должно быть, дьявольски сильно она вас донимает, а? – уже в третий раз за последние два часа интересуется он с бесцеремонностью, присущей всем южанам, а южанам-французам – вдвойне. После чего кивает на пострадавшую конечность британца, со всем возможным комфортом устроенную на подушке. – Вон вы как побледнели… Да уж, не вовремя наш дядюшка Пьер свалился с лихорадкой. Он бы в два счета разобрался с вывихом, или что там у вас… Ну ничего, дружище, потерпите еще чуточку. Недолго осталось. Правда, Сугейб?

Туземный солдат, правящий повозкой, к счастью, является полной противоположностью начальнику и лишь молча кивает, сверкая белозубой улыбкой на загорелом дочерна лице.

– Майор Фонтэн говорит: «Дантес!..» Читали Дюма, а? «Граф Монте-Кристо»? Эдмона Дантеса помните? Тоже марселец, между прочим! Пустяк, а приятно… Так о чем я? Да! «Дантес! – говорит майор Фонтэн. – Ты ведь всех в округе знаешь, верно? Нашему британскому гостю нужен самый лучший доктор, а его аэроплану – и как вам только не страшно по небу-то, а? Я бы ни в жисть! – а его аэроплану – самый лучший техник. И быстро». «Будет исполнено, мой майор! – отвечаю я. – Уже бегу, мой майор. Доктор для человека, доктор для “птички”».

Англичанин вновь изображает вежливую улыбку, мысленно проклиная себя за знание французского языка и с тоской разглядывая очередную пальму. Увы, пальма точно такая же, как и все прочие, встретившиеся им по дороге. А было их немало. Толстая или тонкая, высокая или низкая – вот и вся палитра различий. Британец к этому моменту вряд ли может сказать определенно, что осточертело ему больше – эти пальмы или сержант Дантес. Пальмы, по крайней мере, не разговаривают.

– «Быстро», – говорит майор Фонтэн, – и я начинаю думать. А потом хлопаю себя по лбу – вот так, будто комара давлю – и говорю что, а? Не знаете? Ну а ты, Сугейб? Помнишь, что я тогда сказал?

Солдат, даже не поворачивая головы, пожимает плечами, что можно понять и как утверждение, и как отрицание. Впрочем, сержанту, кажется, его ответ совершенно неважен.

– Вот именно! «Сугейб! – говорю. – Я – гений. Нам нужно два первоклассных доктора сразу, и нужно быстро. Ничего себе задачка, а? Но я ее решил. Так что запрягай, mon cher Сугейб, и едем к мсье Кэмпбелу. Да-да, Александру Кэмпбелу! Тем более что наш гость – англичанин, и мсье Кэмпбел тоже…»

– Шотландец, – не выдерживает пилот. И, видя явную растерянность на лице сержанта, с недостойным джентльмена злорадством уточняет: – Судя по имени, стопроцентный «scoit»[4].

– Э-э?

– Одно из самых страшных оскорблений в устах моего отца. Так у нас называют людей, говорящих по-английски с шотландским акцентом.

Дантес, почесав за ухом, начинает было про «Англия, Шотландия, какая разница-то, а?», но мстительный британец тем же тоном произносит: «В самом деле? Очень может быть. Я слышал, что и Франция ничем не отличается от Фландрии…» – и до конца пути наслаждается тишиной да сердитым сопением обиженного сержанта. Откидывается на сиденье, прикрыв глаза, и оказывается совершенно не готов к тому, что увидит.

Покрытая пятнами масла и ржавчины рабочая одежда. Несомненно, мужская, но подогнана под гибкую фигурку так, чтобы не сковывать движений и одновременно не давать слишком уж разгуляться откровенным взглядам посторонних, случись таковые поблизости.

Тяжелый гаечный ключ, небрежно сжимаемый в левой руке. Длинные пальцы с чернотой, намертво въевшейся в поры кожи и под коротко обрезанные ногти. Наверняка при взгляде на них презрительно сморщила бы носик не одна лондонская модница. Впрочем, это – а также многочисленные царапины и даже пара синяков – не столь уж заметно благодаря великолепному оттенку кожи – темно-золотистому, медовому, теплому.

Прекрасной формы нос, по-европейски тонкий, с узкими крыльями, так не похожий на те широкие и приплюснутые, которыми обычно отличается большинство негроидов. Губы, при взгляде на которые приходит на ум лишь одно определение – «сочные».

Слегка вьющиеся волосы туго зачесаны назад и забраны в «конский хвост». Высокий лоб охватывает кожаная ленточка с очками-«консервами», защищающими глаза при работе с металлом. А эти глаза – огромные, влажные, с длинными пушистыми ресницами и чуть приподнятыми уголками, отчего их взгляд немного лукав и насмешлив, – стоит не просто защищать. «За благосклонность таких глаз мужчины испокон веков убивали и умирали», – думает ошарашенный пилот.