Шпага для библиотекаря. Книга 1 - [78]

Но неприятель не проявлял беспокойства. Гусары дали по накатывающейся сине-красной волне несколько разрозненных выстрелов и приняли в стороны, расчищая центр. А потом… у Гжегоша волосы на голове зашевелились, когда он увидел, что случилось потом.

Кусты раздвинулись, и на опушку выползло, плюясь соляровой копотью и отчаянно тарахтя, уродливое сооружение, в котором Гжегош без особого труда опознал «пердунок». Только теперь старенький Т-16 был заблиндирован на манер бронепоездов времён Гражданской войны или шушпанцеров из Сомали или Ливии – шпалами и железными листами с наскоро прорезанными амбразурами. Агрегат на скорости километров пять в час двинулся навстречу атакующим, отчаянно дребезжа и непрерывно квакая клаксоном. Одно это произвело внушительное действие – Гжегош видел, как лошади тех улан, которые оказались ближе других к невиданному механизму, бросались в стороны, сбивали соседей, валясь на землю, подобно костяшкам домино. Но это было ещё ничего: поляки, великолепные кавалеристы, сомкнули ряды и дали шпоры коням – до русских с их смердящей бронекаракатицей оставалось сорок шагов… тридцать… двадцать…

Грохнуло. Из-под наклонного броневого листа вырвался коптящий язык огня, пролетел оставшиеся полтора десятка шагов и ударил точно в середину сомкнутого строя. Дымно-огненное облако окутало улан; до Гжегоша донеслось истошное ржание, визг, крики сгорающих заживо лошадей и людей. Строй в мгновение ока рассыпался, как карточный домик – уланы осаживали коней, пытались развернуться на полном скаку, сталкивались, валились в подожжённую огненными брызгами траву. А с двух сторон, в охват этой сумятицы уже летели, крутя над головой саблями, гусары и казаки, и отсветы страшного костра багрово играли на жаждущих крови клинках.

Вслед за конницей из рощи выхлестнулась волна крестьян – чёрные рты на бородатых физиономиях разинуты в торжествующих воплях, вилы, рогатины, насаженные торчком косы уставлены перед собой. Спотыкаясь, подбадривая друг друга криками и воинственными возгласами, они бежали за шушпанцером, прущим прямиком к воротам усадьбы.

Гжегош не смог бы внятно объяснить, как он оказался на заднем дворе. Помнил только, как грохнули картечью четырёхфунтовки, как полетели щепки от шпал, которыми были блиндированы борта кузова клятого шушпанцера. Помнил, как заорал «ядрами бейте, холера ясна, ядрами!», как кинулся к орудиям, и застал там только двоих парализованных страхом артиллеристов – остальные все, до единого, сбежали, испугавшись неумолимо наползающего кошмара. Увидел торчащие из-под наклонного листа брони жерла, одно из которых ещё дымилось – и буквально в последний момент успел метнуться вбок, уходя от нового огненного языка. Вскочил, кинулся вглубь двора наперегонки с драпающими солдатами – и покатился по земле, когда за спиной взорвался поражённый зарядный ящик. Снова поднялся на ноги и, прижимая к груди бесценный карабин (когда успел его подхватить?) побежал, подгоняемый кровожадными воплями крестьян, добивающих побросавших оружие французов.

Лошадь стояла засёдланная. Он подтянул подпругу, взлетел в седло и поскакал, расталкивая спасающихся пешком обозных, к задним воротам. И – нос к носу столкнулся с Булгариным, скакавшим вдоль ограды в сопровождении Конопацкого и двоих улан.

Вид у всех четверых был жалкий. Закопченные, прожжённые мундиры и вальтрапы; Конопацкий потерял где-то саблю, пик, этого главного оружия улан нет ни у одного. Сам Булгарин лишился щегольской уланской шапочки, во всю щёку – свежий ожог размером с половину ладони. Волосы опалены, глаза дикие, полны животного страха.

Но, в каком бы состоянии они не были – это были свои, поляки. Гжегош, не медля ни секунды, поскакал за уланами, но не успели они отъехать на сотню шагов от усадьбы, как за спиной раздался пронзительный свист, визг, копытный топот и гортанные вопли на незнакомом, но явно не европейском языке. Гжегош обернулся и обмер – полдюжины всадников на низких мохнатых лошадях, в полосатых халатах и войлочных, отделанных мехом, шапках, догоняли их на галопе. Вот первый привстал на стременах, вскинул маленький, сильно изогнутый лук, и низко, над самой головой поляка пропела стрела.

Башкиры! Курва мать, это башкиры! Грязные азиатские дикари, сущие скифы, готовые, если верить русскому поэту, рвать глотки культурным европейцам своими жёлтыми кривыми зубами и пить горячую кровь…

Выучка не подвела: уланы разом развернулись, сверкнули выхваченные из ножен сабли. Хорунжий Конопацкий вырвал из ольстра пистолет и вскинул, целясь на ходу. Он выстрелил за миг до сшибки, и башкир-лучник, выпустив из рук своё архаичное оружие, покатился в дорожную пыль. Одновременно с этим другой улан, поражённый в грудь метким ударом башкирского копья, откинулся на круп, и конь унёс его прочь, уже бездыханным.

Гжегош рванул с плеча карабин, благодаря матку боску за то, что не забыл наполнить магазин патронами. Но стрелять было уже не в кого – уланы и башкиры смешались в яростной сабельной рубке, и поляк напрасно водил туда-сюда стволом, выцеливая врага. Вот повис в стремени башкир с разрубленной шеей – из неё длинной струёй брызгала ярко-алая кровь. Вот повалился, получив удар копьём в бок, улан; вот Конопацкий, ловко поднырнув под кривую саблю, крутанул на месте коня, навалился его грудью на низкорослую степную лошадёнку, и, приподнявшись на стременах, с размаха ударил башкира рукояткой пистолета по голове. Этот удар поставил точку в скоротечной сшибке – трое уцелевших башкир развернулись и поскакали прочь, пригибаясь к сёдлам и отчаянно нахлёстывая плётками своих лошадей. Гжегош поймал в прорезь прицела спину одного из них, но стрелять не стал. Какой, скажите на милость, прок от лишнего дохлого степняка, если бесценных патронов осталось раз-два и обчёлся? Нет уж, стоит, пожалуй, поберечь их для более достойной мишени.