Шпага для библиотекаря. Книга 1 - [68]

Но ведь возможен иной вариант: ни в каком болоте Гжегош не тонул, а наоборот, ушёл от преследователей и рано или поздно постарается добраться до своего тайника. Ничего особенно сложного в этом нет, особенно, если обратиться за помощью к соотечественникам-полякам, которых в Великой Армии хватает. Как поётся в песенке из старого фильма: «Кто хочет, тот добьётся». Уж чего-чего, а настойчивости и упорства пану Пшемандовскому всегда было не занимать.

VII

На дворе, где Гжегош разместился на постой в компании подхорунжего Конопацкого и пятерых нестроевых чинов уланского эскадрона, царило полнейшее убожество – даже провинциально-российским меркам. Правда, он не взялся бы с полной уверенностью утверждать – было ли так заведено при прежних хозяевах, или же стало следствием вселения незваных гостей? Ворота покосились и висят на одной верёвочной петле, двор завален навозом, на котором вперемешку валяются поломанные телеги, колеса, гнилые доски… Возле крыльца нагромождена сорная куча, из неё торчат почернелые кости, тряпки, щепки и прочий отвратный хлам. Сожители Гжегоша, не утруждавшие себя излишней заботой о гигиене, ежедневно выплёскивали на эту кучу помои, отчего в ней поддерживалось нечто вроде непрерывного брожения, порождающего кислый помоечный дух. Впрочем, то же самое творилось и в прочих вяземских избах, занятых солдатами Великой Армии – разве что, ставший уже знаменитым «дом Императора» в восточном предместье, где разместился полковник князь Радзивилл со своей свитой, поддерживался в относительной чистоте.

Внутри было не лучше. Окон в избе совсем мало – три или четыре, все очень маленькие; вместо стёкол в рамах натянут бычий пузырь, почти совершенно не пропускающий свет. Хорошо хоть, августовские сумерки сравнительно поздние, а то после захода солнца в избе сложно разглядеть человека, сидящего в другом конце стола. Палить же лучины по примеру местных обывателей командование запретило, поскольку это уже послужило причиной многих пожаров.

До печки же свет из окон почти не доходит. На ней, как и на полатях (так русские пейзане называли пространство между печью и стеной) обычно протекала повседневная жизнь – тут и лапти плели, и сушили одежду, сбрую, обувь. Занявшие избу поляки, изгнав прежних владельцев, поступили точно так же – сейчас вдоль печки на приспособленной для этого жерди были развешаны сюртуки и рубахи, под ними выстроились в ряд высокие кавалерийские сапоги. На вбитых в стену колышках, подальше от сырости, висели сабли в ножнах, лядунки, мушкетоны и прочая воинская амуниция – за ней-то поляки следили, как следует. А вот уборкой новые жильцы себя не утруждали – сметали пыль и мелкий мусор к стенам, где он и копился, вместе со всяким никчёмным старьём, составлявшим достояние прежних обитателей избы.

Единственным существом, оставшимся от прошлой жизни, была большая полосатая кошка. Поначалу она дичилась новых жильцов, шипела, сверкала с печки ярко-жёлтыми глазами. Однако, сообразив, что пришельцы тоже могут стать источником мелких подачек, сменила гнев на милость и даже позволяла себя гладить.

Только кошка и примиряла Гжегоша с необходимостью жить в этом убогом вертепе. Сам-то он предпочёл бы обычную солдатскую палатку, где хотя бы не смердит от лохани под умывальником и из подпола, куда беспечные постояльцы сливали помои, когда лень было выходить на крыльцо. Но, увы, палаток – просторных, из плотной белёной парусины, что так эффектно смотрелись в лагерях реконструкторов на исторических фестивалях – у улан, как выяснилось, не имелось. Наполеон, приверженец стремительных перемещений войск, старательно отучал своих солдат таскать за собой обозы, гружёные палатками, шатрами и прочим бивачным имуществом. «Война кормит себя сама» – этот принцип относился не только к провианту и фуражу, а сооружать в огороде шалаш или навес из жердей и прелой соломы, а то и вовсе ночевать под стоящей во дворе телегой, Гжегошу не хотелось. Выходец из двадцать первого века, он привык к комфорту и чистоте, пусть даже и в полевых условиях – так что грязь, антисанитария и убожество, которыми окружали себя доблестные польские жолнежи, уже стояла у него поперёк горла. Однако же, приходилось терпеть – и молча завидовать ротному командиру поручику Булгарину, занявшему себе для постоя самую богатую и сравнительно чистую избу. Туда Гжегош и собирался зайти под каким-то пустяковым предлогом, имея в виду прощупать пана поручика на предмет включения в дальнейшие свои планы. Место нестроевого чина, нечто среднее между конюхом и обозником, которое предложили ему «соотечественники», избавляло от необходимости подставляться под русские ядра и пули, подобно рядовым уланам, – но никак не приближало исполнение его миссии. И забывать о ней Гжегош не планировал ни при каком повороте событий.

О разгроме «библиотечного» обоза Гжегош узнал от улан, как раз и обнаруживших место засады. Дотлевающие груды книг, разбитые, брошенные повозки вперемешку с ограбленными до нитки трупами фуражиров и конных егерей – казаки постарались, не иначе… Это досадное происшествие спутало его планы, но лишь отчасти. В конце концов, самые важные книги уцелели, он сам об этом позаботился. При некотором старании их можно извлечь из болота и пустить в ход так, как и планировалось сделать с самого начала. Несколько смущало то, что командир фуражиров, су-лейтенант Робер, судя по всему, сумел спастись – и не один, а в компании Далии, студентки из Алжира, гостьи из двадцатого века. Если эти двое начнут болтать лишнее (а с чего им молчать, если подумать?) то слух о пришельцах из будущего может дойти до высокого начальства – и одна только матка боска Ченстоховска знает, чем это может обернуться…