Шоу непокорных - [51]

Здесь стоят лошади, которых мы видели прошлым вечером. Одна из них, самая высокая — паломино Сильвио. Она тихо ржет, когда мы проходим мимо, и встряхивает шелковистой гривой. Не считая лошадей, это обычный сарай. Ах да, не считая также верблюдов и — вот это да! — настоящих слонов в тесном углу. Их двое: те самые, которых я видел накануне, они стоят бок о бок. Массивные тяжелые цепи удерживают их за мощные ноги. Когда мы входим, животные смотрят на нас, а затем продолжают трапезу, терпеливо пережевывая корм. Львов нет, чему я более чем рад. Нет и волков. Как я понимаю, этот сарай предназначен для травоядных животных. Он чем-то напоминает экзотический рождественский вертеп.

Охранники сгоняют нас вместе, в самую большую группу, словно еще одно стадо крупного рогатого скота.

— Что происходит? — спрашиваю я Иезекиля.

— Мы здесь едим. — Он восхищенно улыбается мне, как будто сообщает хорошие новости. — Через минуту принесут еду и воду.

Вокруг разбросаны тюки сена, и люди опускаются на них, не сводя глаз с двери. В конце концов, появляются четыре охранника с огромными контейнерами. Один из них — наполненный водой чан, другой — кормушка, наполненная липкой серой массой. Как только я вижу еду, то понимаю, насколько проголодался. Остальные уже вскочили на ноги и выстроились в очередь.

Бросается в глаза, что никто не отпихивает соседей, не лезет вперед, не огрызается на собратьев, как делали волки. Здесь правит не сила. Здесь правят справедливость и доброта. Детей подталкивают вперед, и первой в очереди оказывается самая маленькая девочка. Остальные выстраиваются по росту, только в обратном порядке. Самый последний в очереди — рослый Эммануил.

Один за другим люди выходят вперед, делают глоток из большого контейнера и отходят, уступая место следующему, а сами переходят к корыту. Здесь они опускаются на колени и руками набивают себе в рот мерзкую липкую массу.

Глядя, как они едят корм для животных из этой грязной кормушки, я готов от стыда провалиться сквозь землю. Нет, мне стыдно не за них, а за то, в какое ужасное, бесчеловечное место превратился мир. И как мы опустились до такого?

Эммануил замечает меня и подходит ближе:

— Бен? Ты не хочешь пить? Ты не голоден?

Если честно, я умираю с голода, но не могу позволить себе объедать их, истощать их и без того скудный рацион.

— Не очень, не так, как вы, ребята.

— Чушь. Ты сейчас один из нас. Будь добр, займи свое место в очереди! — Эммануил подталкивает меня вперед, остальные расступаются, уступая мне дорогу. Я оказываюсь среди группы парней и чувствую их напряжение. Я ощущаю его едва ли не кожей, мощное и колючее, однако никто ничего не говорит. Строгого взгляда Эммануила достаточно, чтобы все помалкивали. Похоже, здесь есть своя иерархия — в этой «стае» Эммануил определенно альфа-самец, но он занимает это место заслуженно, благодаря своей справедливости и всеобщему уважению, а также потому, что он здесь самый старший. Впрочем, и самый сильный, что наверняка тоже играет свою роль.

Я оглядываюсь. Шон стоит через пару человек от меня. Его руки, обмотанные толстым слоем грязных бинтов, сжаты в кулаки. Его глаза буквально прожигают мою спину. Мы сейчас стоим так близко друг к другу, что мне слышно, как он шепчет оскорбления в мой адрес.

— Чистый ублюдок! — бормочет он себе под нос. — Чистая сволочь!

Я не виню его в том, что он ненавидит меня. Взгляните, как он живет, посмотрите, как Чистые, в том числе моя мать, обращаются с ним! На его месте я бы тоже ненавидел такого, как я, — даже Хоши какое-то время меня ненавидела.

Впереди послышался какой-то шум. Двери сарая распахнулись. Входят еще четыре охранника. Они вносят стол и стулья и осторожно ставят их в центре сарая.

Стол сделан из кованого железа, украшен завитушками и выглядит жутко старомодно; его покрывает белая скатерть. Входит еще один охранник. Аккуратно кладет салфетки, расставляет столовое серебро и бокалы.

Судя по перешептыванию вокруг меня, остальные артисты пребывают в таком же недоумении, как и я.

Проходит минута, а затем, в дверях, словно призрак, появляется Сильвио Сабатини — белый и жуткий как смерть.

— О! — произносит он, обводя нас взглядом. — У животных время кормежки. — Его взгляд задерживается на мне, и он театрально хлопает в ладоши. — Бейнс! — приказывает он. — Подойди сюда!

Я не двигаюсь с места. Что мне делать? Что ему от меня нужно?

— Давай, не стесняйся. Поживее, мой мальчик.

На меня устремляются десятки глаз. Я нехотя выхожу из очереди.

— Как прошла ночь? Надеюсь, ты полон впечатлений. — От блеска в его голубых глазах по спине пробегают мурашки. — Не переживай, мой друг, тебе не придется есть вместе с цирковыми животными.

Он жестом указывает на застеленный белоснежной скатертью стол:

— Позавтракаем? Прошу тебя, присаживайся.

Я оглядываюсь на остальных. И тотчас ощущаю волну ненависти и негодования, исходящую от половины из них, и несколько сочувствующих взглядов.

Двери сарая снова распахиваются, и входят четверо людей, которых я раньше не видел. На них зеленые комбинезоны — это цвет формы для прислуги, — и они приносят еду. На сей раз это не корм для животных, а настоящая еда, вкусная. Мой рот наполняется слюной, мой желудок резкой болью реагирует на аромат колбасы, яичницы, бекона, теплого хлеба, ароматных фруктов, свежего кофе, которые появляются на столе.