Шоу для завистницы - [4]

— Вот молодец, вот умница!

Уходя, он вручил мне сотенную долларовую купюру, и она какое-то время была единственной купюрой в моем кошельке.

Как говорила бабушка, не было ни гроша, да вдруг алтын…

Охранник в пятнистой униформе распахивает перед нами дверь, и я пытаюсь укрыть детей от холодного дождя под огромным зонтом, который я сама для подобной цели и выбирала.

Глава вторая

Анечку я высаживаю по ее просьбе у оживленного перекрестка. И на мое предложение довезти ее до самого дома девушка отказывается.

— Вон мой троллейбус, — радостно говорит она, — теперь мне до дома рукой подать.

Я сворачиваю в сторону и опять проезжаю мимо замершего у светофора «форда». За тонированными стеклами угадывается силуэт мужчины, прислонившегося к стеклу. Спит, что ли?

Улица пустынна, а на заднем сиденье моей машины два задремавших мальчишки, склонившихся головками друг к другу. Что мне этот несчастный «форд», хозяин которого скорее всего просто заснул за рулем? Меня все же сбивали с толку работающие на лобовом стекле «дворники». Задремал, вот и не успел выключить, объясняю я самой себе. Может, всю ночь не спал, а тут сморило. Хорошо еще, не во время движения.

Так я уговариваю себя, а сама уже остановила машину, закрыла ее на сигнализацию и теперь иду через дорогу под своим огромным зонтом. У меня мелькает запоздалая мысль: а что, если он заперся изнутри и в самом деле решил поспать? Но тут же я отвечаю самой себе: в таком случае удобнее было бы съехать на обочину, а не торчать у перекрестка, мешая движению.

Не понимаю, отчего вдруг у меня вспотели руки, и я поочередно вытираю их о свое сырое, несмотря на зонт, пальто. От этих косых резких струй, которые бьют тебя, как автоматные очереди, спрячешься разве что внутри помещения, а вовсе не на этой продуваемой со всех сторон улице.

И вот так всегда: ничего меня не может остановить, если я считаю, что выполняю свой долг. Даже двое мальчишек на заднем сиденье машины, один из которых — мой единственный сын.

Вот это идиотское, всасываемое с молоком матери — кто, если не я? — всю жизнь мешает жить мне весело и беззаботно. Как я ни пытаюсь уговорить себя: посмотри, другие живут совсем не так! Им ни до чего нет дела! Они бы проехали и даже не заметили эту несчастную машину, а я прусь к ней, несмотря на нехорошее предчувствие.

Странно, что именно в такие минуты в моем мозгу с какой-то космической скоростью носятся мысли о моей прошлой жизни и о том, как я выкарабкивалась из самых сложных ситуаций только на вере в свои силы. Вот и сейчас, несмотря ни на что, я верю, что справлюсь. Только потяну на себя дверцу автомобиля со стороны водителя…

Дверца открывается легко, и тело сидящего за рулем мужчины начинает вываливаться наружу. Я успеваю подхватить его, отмечая, что он слишком тяжел для того, чтобы я попыталась его из-за этого руля извлечь. Кое-как усадив неподвижное тело на сиденье, я первым делом решаю разобраться, жив водитель или нет. Вот ведь какая ерунда. Оказывается, я забыла, как это делать — определять, есть пульс у человека или нет? Потому и притрагиваюсь пальцами к его шее — так делают герои американских фильмов — и обнаруживаю слабое биение. Значит, еще жив! И я звоню в «Скорую помощь» со словами:

— Срочно приезжайте, мужчине плохо!

— Фамилия? — привычно спрашивают меня в трубке.

— Да откуда я знаю! На перекрестке улиц Мира и Когана стоит машина, а в ней сидит этот мужчина, который, кажется, еще жив.

— А если мертв?

— Так кто будет в этом убеждаться: я или вы? У меня, между прочим, в машине двое детей, и я не могу стоять здесь под дождем, изображая собой скульптуру скорбящей матери!

Черт меня понес! Вечно ищу приключений на свою…

— Подождите! — забеспокоились в трубке. — К вам выезжает кардиобригада.

— А чего мне ждать? Я все равно не знаю, кто это, и ничего не смогу вашей бригаде рассказать, кроме того, что просто ехала мимо.

— Так положено, — строго говорят мне.

И я остаюсь. Только опять перехожу на другую сторону и сажусь в свою машину. Когда, в самом деле, эти врачи приедут!

— Мама, — спрашивает с заднего сиденья Мишка, — а почему мы не едем?

— «Скорую помощь» ждем, — вздыхаю я.

Сын опять затихает, привычно придерживая рукой своего товарища, который во сне все норовит сползти с сиденья вниз. Михаил Лавров. У него фамилия отца, а я при разводе взяла свою девичью — Павловская.

Интересно, что в станичной школе, где я училась, мои учителя, вызывая меня по журналу, делали ударение на первом слоге, а в институте — на втором.

— Ванесса Павловская! — с восхищением повторял некто Евгений Лавров, ставший впоследствии моим мужем. — Отлично звучит.

Но потом, когда поднялся вопрос о перемене моей фамилии, стал настаивать, чтобы я взяла его — Лаврова.

— Тоже не последняя фамилия в Москве, — хвастался он.

— А у нас в крае — фамилия как фамилия. Лавровых полно. Как и лаврового листа, который везут к нам из Абхазии мешками…

Любила я приколоться над Женькой, уж слишком он носился то со своей московской пропиской, то с фамилией, то с мамашей, которая была дочерью "…той самой, — он закатывал глаза, — Лавровой".

Ту самую я видела в своей жизни всего лишь один раз и, надеюсь, последний. Наша встреча произвела на меня неизгладимое впечатление. Даже сейчас я иной раз просыпаюсь среди ночи в холодном поту и спрашиваю себя: почему я, вместо того чтобы отбрить ее, убрать с холеной физиономии презрительное выражение, что-то бекала-мекала и позволяла ей вести свою партию так, как заблагорассудится? Позволяла смешать себя с грязью, поселить в моей душе неуверенность в собственной значимости на всю оставшуюся жизнь! Шесть лет с той поры прошло, а я все не могу избавиться от мысли, что только один этот мой поступок бросил тень на мое доброе имя на вечные времена. По крайней мере все эти шесть лет я отчетливо помнила…