Шоколадный папа - [58]

— Ты была с этим парнем, да?

— Да, то есть вообще-то нет, он просто мой друг.

— Черт, Андреа, ну и тухлятина. — Светло-зеленые глаза совсем почернели.

— Что ты хочешь сказать? — Бывший ретировался. Это не его дело. Ей тоже хочется исчезнуть, но Каспер крепко держит ее за руку.

— Ты хотела, чтобы я приревновал, да?

— Нет! Я просто хотела вас познакомить, вот и все.

— Черт. Ты еще и врешь.

— Но так и было!

Он отпускает ее так резко и быстро, что Андреа отлетает на полметра в сторону.

Он кричит. Кричит прямо ей на ухо, так что она не может разобрать слов, кроме «шлюха» и «я ухожу».

И он уходит по-настоящему, и через некоторое время она обнаруживает, что стоит на месте. Просто стоит посреди танцпола, музыка громыхает, Андреа замечает руки и ноги, но не чувствует голосовых связок: знает, что голос есть, но нет сил. Она садится возле танцпола, чувствуя, как из глаз бежит вода, смывая макияж. Тушь разъедает глаза, как желчь, Каспера нет.

Будь она чуть трезвее, она побежала бы за ним. Будь она чуть трезвее, она ни за что не стала бы их знакомить. Но она же не трезва. Андреа сидит в стороне от танцующих ног, чуть поодаль пара красных туфель, остальные черные — нет, вот мимо протанцовывает пара коричневых и еще, вот напротив блестящих голубых — белые кроссовки.

— Ревнивый у тебя муж! — Бывший присаживается рядом с ней. Красная лампа светит в лицо, Каспер никогда в жизни не ревновал! Он же говорил. Разве это не так? Бывший обнимает ее плечи, сотрясающиеся от рыданий. — Все будет хорошо, — говорит он. Голос у него дружелюбный, он желает ей добра, это заметно. Его губы совсем близко. Он сидит рядом, хотя уже совсем тихо и она больше не плачет. Андреа могла бы полюбить его. Если бы она не любила Каспера, она могла бы полюбить кого-нибудь другого.

— Да, все будет хорошо, — отвечает она и знает, что звук ее голоса потонул в других, гораздо более громких звуках и что ей надо идти домой.

Андреа на подходе к дому-коробке, ей хочется в туалет, ей страшно. Ключи у Каспера, дверь подъезда заперта. Она зовет его, но в окнах нет света. В спальне темно, она обходит дом кругом — везде темно, она зовет снова и снова. Показывается молодой человек, что-то дружелюбно говорит и отпирает дверь. Андреа благодарит и вызывает лифт — раньше никогда не вызывала. Звонит в дверь и кричит в щелку для писем. Приходит только Марлон. Нюхает ее через щель. Андреа страшно хочется в туалет, она мочится в лифте, ложится на коврик у двери и засыпает.

Шаги на лестнице: она знает, что это Каспер. Притворяется спящей.

— Господи, Андреа, прости, я совсем забыл.

Он хочет прикоснуться к ней, но ему нельзя ее трогать. Андреа хочет, чтобы все было хорошо, она скучала по нему, но в лифте моча. Каспер отпирает дверь: прости — прости — прости.

— Идиот!

— Я же говорю, прости.

— Может быть, сегодня этого недостаточно. Где ты был?

— Я пошел в студию, лежал и думал. Я очень разозлился, хотел даже расстаться с тобой…

— Почему?!

Они сидят на стульях в кухне. Какой-то кошмар — сидеть на стульях в кухне. Андреа видит, как Каспер исчезает: он наклоняется к ней, но исчезает все дальше.

— Потому что я испугался. Испугался, что нам в этом не разобраться.

— И решил сдаться?

— Потом я проснулся и не мог понять, где нахожусь, что делаю, и вызвал такси. Я хотел к тебе.

— Может быть, этого мало.

— То есть как?

— Может быть, нам это и вправду не под силу. Мне пришлось писать в лифте.

— Что? — Каспер не сводит с нее глаз.

— Мне так хотелось в туалет… так унизительно.

— Господи, бедная, прости, — говорит Каспер. И хихикает. Андреа плачет.

— Ничего смешного.

— Прости… но ведь немножко смешно?

— Тетенькам, которые рано встанут и отправятся на утреннюю прогулку, смешно не будет, — говорит Андреа и тоже хихикает сквозь слезы. Боль отпускает, надо успеть поймать руку, которая сейчас перед ней, пока не поздно.

— Я помогу тебе завтра, — говорит Каспер.

— Но это же я натворила.

— Но виноват я.

Взяться за руки. Сделать по бутерброду на ночь. Согреть молоко.

— Я вовсе не хотела, чтобы ты ревновал.

— Знаю, но больше так не делай.

— То есть?

— Я не хочу встречаться с твоими бывшими и слышать о них не хочу, договорились?

Она не знает, что ответить. Молоко закипает, она снимает кастрюлю с плиты.

— Договорились, — шепчет она, наливая молоко в свадебные чашки. Они молча пьют. Потом сон, затем наступает утро, а с ним тысяча извинений Каспера, завернувшегося в одеяло, как мумия. Андреа сама отмывает лифт.

Рапорт из гостиной

Андреа — жалкий продукт отвратительных генов. Экзема от холода, желудочный катар, то и дело грипп. Головная боль, аллергия. И, что немаловажно, плаксивость и болезненная ревнивость.

— Ты знаешь, что у меня за жизнь, Каспер, — всхлипывает она. — Я сижу перед телевизором в домашней одежде, с тарелкой простокваши, куском хлеба и банкой лекарств. — Она подкрепляет сказанное, мрачно потрясая последней, и Каспер вымученно улыбается, высвобождая из-под одеяла руку, чтобы погладить Андреа. Рука касается щеки, словно бы стараясь что-то стряхнуть — может быть, частицу ее несчастий, — и снова исчезает под одеялом. Ей хочется опять почувствовать это прикосновение или по крайней мере знать, что оно было. Андреа это кажется важным, а ведь Эва-Бритт говорила: что кажется, то и правда. (Но может быть, не настоящая правда?) Андреа отпускает по меньшей мере тридцать слезинок, глядя, как экзема расцветает все ярче. — Черт! Я не могу все время ждать тебя и волноваться! Я тоже хочу веселиться!