Шмотки - [53]

– Может, сумеешь.

– А если не выйдет?

– Значит, будешь как все.

– За исключением того, что я буду одета как африканская принцесса.

– Ты будешь как все, кроме той самой африканской принцессы, о которой ты и думать забудешь...

– А меня полюбит кто-нибудь за то, что на мне будет наряд африканской принцессы?

– Нет... Здесь я заблуждалась. Мужчинам мы больше нравимся вообще без одежды. Слушай, куда ты несешься? Иди помедленнее.

– Дарлинг, мне просто не терпится увидеть твой шкаф, это как побывать у Деда Мороза. А я что могу подарить тебе, Дарлинг?

– Знаешь, есть невидимые для глаз подарки. И вот они-то прекраснее всего на свете.

До свидания

Я оставила перед дверью философа зеленовато-синий пакет для мусора, где, переложенные листами шелковой бумаги, покоились наряд Алисы в Стране чудес, прямое узкое платье из красного сатина в духе Мэрилин Монро, корсет из сетчатого нейлона с перекрещивающимися на спине бретельками, юбка из органзы с застежкой-молния на боку, комплект от «Highlander» из тартана, пара черных, обтянутых шелком туфель, застегивающихся ремешками на щиколотках, и тренировочный костюм, в котором я спала рядом с ним.

Я была отчего-то уверена, что ему будет приятно получить эти шмотки. На пакет я пришпилила записку на розовом листочке: «Прощай, философ, мне будет не хватать тебя. Дарлинг».

Платье для сборов

_ Ты готова, Дарлинг?

 Бог, поставивший свой мотороллер внизу у подъезда, звонит по мобильному. Он ждет под козырьком. Нужно внимательно собраться, чтобы не выскочить из дому в туфлях на шпильках.

Совершенно ясно, что мне нужна практичная одежда и зонтик, патетически мрачный, из серо- голубой ткани с пропиткой, напоминающей морские волны на нормандском побережье.

Мои платья не отличаются ни практичностью, ни патетикой, вот поэтому-то я и расстаюсь с ними. Отправиться куда-либо с мужчиной – значит дать ответ на вопрос: что вы возьмете с собой на необитаемый остров? Выбор – это отказ, это невообразимо трудно. Мне так нравился созданный Кристианом Диором в 1956 году черный костюм (я откопала его на развалах блошиного рынка на Клиньянкур), и эта сумасшедшая вещица от Адуро Тайямо, и вязанное крючком платье от Марсии де Карвальо или цыганская юбка «Ungaro». Все это разные лики моей индивидуальности.

Бог по мобильнику безмятежно спокойно предложил помочь собраться, – казалось, он пребывал за тысячу лье от терзавшей меня драмы.

Удивленный моим отказом, он принялся ждать, ведь выбора у него не было. Мой же выбор был невероятно сложен.

– Ну вот наконец и ты! Как ты долго. Квартира опустела?

– Да.

– Ты что, избавилась от всех платьев?

– Да, говорю же тебе.

– Тебе грустно?

– Нет.

– Ты не будешь жалеть о том, что покинула бульвар Бомарше?

– Нет.

– Впрочем, зачем я задаю столько вопросов? Будто ревную к твоему экс-любовнику, хотя речь идет всего лишь о тряпках.

– О тряпках?

Бог только что совершил серьезную ошибку, первую за всю нашу короткую историю. В трагические моменты ирония ранит особенно больно. Ему не следовало бы называть так мои платья, иначе наша совместная жизнь может оказаться невыносимой. Пока еще не поздно, нужно, чтобы этот варвар понял: мои платья – это не жалкое отребье, не ошметки, не... не тряпье. Вся эта шерсть, хлопок, шелк и даже синтетические ткани – это августейшее собрание, почтенные альбомы – окрашенные, гофрированные, заложенные в складки, прошитые, вышитые, спрессованные, пропечатанные шотландской клеткой, полосками, с цветными узорами или без. В них воплощен человеческий труд, выдумка, необходимость выучиться, превозмочь, возвыситься, преобразиться, их следует уважать, так же как и тех, кто их сотворил, и тех, кто способен оценить все это. Поэтому впредь я не допущу подобных насмешек.

– Так что, послать за грузчиками, чтобы они спустили твои чемоданы?

– Незачем, у меня только рюкзак, три пары джинсов, шесть блузок и четыре свитера.

– Речь идет о новой Дарлинг?

– В каком-то смысле – да.

– Что ж, едем?

– Едем.

Мои пальцы, унизанные бронзовыми кольцами, стилизованными Домиником Паве под старину, вцепились в его куртку «Levis» из дубленой овчины, модель 1979 года, у меня было таких штуки четыре разных цветов.

Похоже, было еще рано – бакалейная лавочка внизу моего дома, которую держал марокканец, была еще закрыта, но меня терзал не голод, не желание выпить кока-колы и даже не любовь. Любовь была со мной. «Веспа» спокойно продвигалась к его квартире. Едва мы прибыли туда, Бог принялся любить меня – это была его роль, затем удалился на работу – это была его функция; он должен был вернуться через двадцать часов, как положено, поесть принять душ, улечься в постель, обнять меня, соединиться со мной, дополнив меня, как недостающий фрагмент головоломки. Ничего необычного – извечная программа любви, заложенная в генах.

В охватившем меня ощущении утраты не было ничего общего с биологией. Это было выжимкой цивилизации, плодом духовной культуры. Это моя честь, мое сопротивление, мое отличие. Жажда на сей раз, отхлынув от вкусовых пупырышков, должна устремиться вверх, к мозгу. Я могу на минуту открыть в себе древнюю тягу к ориентализму в интерпретации Пуаре: восточные шальвары, тюрбаны с яркими узорами, туфли без задников с загнутыми носами, вышитые золотой нитью; тягу к костюму раджи из вышитого шелка в цветочек, к жилету, надетому на блузу из муслина, к связке бус из природных материалов – из дерева, перламутра, кости, – к высушенным цветочным лепесткам, к шейным платкам, орошенным душистой водой; к вулканическим платьям от Пьерины Маринелли, что продаются у Мари-Луиз. Мне нравится отдаваться течению моды, как волнам Атлантики; едва отстраняясь и выйдя из моды, они возвращаются вновь в вечном круговороте. Мне нравится строгость одежды от Лагерфельда, нравится урок толерантности, заключенный в моделях Унгаро, умопомрачительная свобода Гальяно. А я тем временем качу, вцепившись в куртку из дубленой овчины, оставляя позади себя и строгость, и толерантность, свободу, элегантность, юмор и фантазию, потребность в новых телесных оболочках.