Шлиман - [21]

Шлиман тщательно измерил стену в нескольких местах, даже захватил с собой один кирпич на память, и вернулся в Шанхай. Оттуда пароход «Пекин» доставил его в Иокогаму.

Напомним, что дело было летом 1865 года, в разгар решающей ломки всего политического и экономического строя Японии. Силы японского феодализма с боем отступали под ударами буржуазно-капиталистических групп самой Японии, с одной стороны, и под комбинированным нажимом американских дипломатов и военных моряков — с другой. Лишь за несколько лет до того иноземцам был разрешен въезд в страну, да и то с большими ограничениями. Открыты были только несколько портов: Иокогама, Осака, Хакодате. В столице — Иед-до (нынешний Токио) — могли находиться только члены дипломатического корпуса.

То же неудержимое любопытство, которое пять лет назад заставило Шлимана сделать попытку пробраться в Мекку, толкает его сейчас в запретный город. Через живших в Иокогаме иностранных купцов и американского консула Фишера добивается Шлиман официального приглашения в Иеддо, к послу Соединенных Штатов Портмену.

Но с японскими нравами, Шлиман познакомился, еще не успев побывать в столице.

7 и 8 июня в иокогамской английской газете появилось правительственное сообщение о предстоящей поездке сёогуна[39] из Иеддо в Осака. Иностранцам предлагалось в этот день не появляться вблизи Токкайдо (Токкайдо — большое шоссе) во избежание «больших несчастий». Японское население было извещено большими уличными плакатами о том, что в день процессии все лавки в Токкайдо должны быть заперты и никто не имеет права выйти из дома, пока процессия не пройдет.

Английский консул все же добился, чтобы иностранцам разрешили посмотреть процессию сёогуна. Для этого отвели рощицу в четырех километрах от Иокогамы, вблизи шоссе. С утра все иностранное население города — человек сто — собралось в роще. «Для поддержания порядка» рощу оцепил отряд полицейских.

И вот появилась процессия. Шлиман подробно описал в дневнике все ее бессмысленное великолепие. Впереди шли сотни носильщиков с багажом сёогуна, за ними — батальон солдат, вооруженных луками и саблями. У некоторых были ружья. Потом снова отряд носильщиков. За ними — верховые офицеры в белых халатах с красными иероглифами на спине. Лошади были не подкованы, а в соломенных сандалиях. Потом два батальона пехоты, две артиллерийские батареи, опять пехота, носильщики с черными лакированными сундуками, группа сановников верхом на лошадях, батальон солдат в белых кофтах, четверо стремянных, ведших под уздцы четырех лошадей, четыре закрытых паланкина, знаменосец со штандартом в виде золоченой лилии и, наконец, на гнедой лошади сам сёогун — молодой человек лет двадцати с темным и злым лицом. Процессию замыкала свита из высших сановников… Дальнейшее приводим в изложении самого Шлимана:

«На следующее утро я совершил верховую прогулку по Токкайдо. Недалеко от того места, откуда мы наблюдали процессию, я увидел посреди дороги три трупа, настолько обезображенных, что даже по их одежде невозможно было определить, к какому классу общества они принадлежат.

По возвращении в Иокогаму я узнал, что один крестьянин, вероятно не имевший ни малейшего представления о предстоящем проезде сёогуна, переходил шоссе в нескольких шагах впереди первого батальона солдат. Разъяренный офицер приказал одному из своих подчиненных наказать наглого преступника, разрубив его на части; но так как солдат растерялся и не сразу бросился выполнять приказание, офицер в безумном гневе раскроил ему череп, а затем убил и крестьянина. В эту минуту появился старший офицер, который, узнав о происшедшем, решил, что офицер сошел с ума, и приказал какому-то солдату застрелить его из ружья, что тот и выполнил в мгновение ока. Три трупа остались на дороге, и вся процессия, состоявшая приблизительно из 1700 человек, прошла по ним, даже не замечая их».

Естественно, что все остальные японские впечатления побледнели перед этой картиной японского «гуманизма». Случай наглядно показал Шлиману, как расценивается в Японии человеческая жизнь. И, несмотря на интерес, вызванный раздвижными стенами домов и яркими халатами жителей, Шлиман недолго задержался в Стране Восходящего Солнца. Маленький английский пароходик повез его в Сан-Франциско.

Переезд длился пятьдесят дней. В пути Шлиман вспомнил давнишний разговор с одним знакомым англичанином. Шлиман рассказывал о своей первой американской поездке. Дойдя до заседания конгресса, Шлиман слово в слово повторил своему собеседнику речь Кошута. Пораженный его памятью, англичанин воскликнул:

— Стыдно вам повторять чужие речи! У вас достаточно способностей, чтобы произносить и писать свои.

С тех пор Шлиман особенно тщательно стал вести дневник. Но печатать эти писания было бы смешно: кому интересен дневник заурядного человека?

Теперь другое дело. Он объехал весь мир, он много видел и многому научился. Дневник путешествия по Китаю и Японии может найти благосклонных читателей.

В тот день, когда на горизонте появились берега Америки, в портфеле Шлимана лежала рукопись книги. Она была написана по-французски — не все ли равно ему было, на каком языке писать! В ней было описание Великой стены, спектакля китайского театра, процессии сёогуна и много других наблюдений и соображений. Строгий критик сказал бы, что в ней слишком много цифр. Автор тщательно приводил данные: о размерах китайских плакатов (2 метра на 64 сантиметра) и деревянных стремян японских всадников (6 дюймов ширины и 14 длины), о стоимости пароходного билета (720 франков) и т. д. и т. п. В книге обстоятельно рассказывалось об английских колониальных чиновниках в Китае, о миссионере-полиглоте, встреченном в Шанхае, о системе всеобъемлющего и всепроникающего шпионажа, установленной в Японии. Это была книга, написанная дилетантом-путешественником, а не писателем или ученым специалистом. Никто не мог бы по этому дневнику предсказать, какое будущее ожидает автора.