Шлиман. Мечта о Трое - [10]

А жалованье! Всего двести талеров в год. А это что? О господи, это ведь список долгов! Лучше об этом не думать. Начат список в Альтоне и завершается Апкерсхагеном, по крайней мере пока завершается.

Генрих, конечно, прав: неплохо бы разыскать сокровища Хениннга пли золотую колыбель. Чертовски обидно, что это лишь пустые фантазии!

Что там еще? Ужинать? Хорошо, сейчас иду. А после ужина я расскажу сыну о Помпеях и распишу ему, как было бы прекрасно поехать туда через несколько лет и осмотреть раскопки. Там ведь можно найти куда больше, чем у нас, где только и встречаются, что старые горшки. Ну что ж, каждому свое.

Дети, и особенно Генрих, давно ждали рождества. И вот оно наступило. Если по дороге в церковь на минутку остановиться на вершине холма и постоять среди хрустящего снега под сверкающими, словно разноцветными, звездами, то увидишь, как со всех сторон приближаются желтые мигающие огоньки фонарей, с которыми люди идут в сочельник послушать службу. В обычные дни они не очень-то любят ходить в церковь, даже у немногих ревностных прихожан поведение пастора отбило охоту к этому, но под рождество, разумеется, идут все. Идут по проселочной дороге из Вендорфа и из Фридрихсфельда, со стекольного завода и с мельницы. Из замка движется все семейство арендатора Хёльдта, но поскольку они считают себя чуть ли не дворянами, то не идут пешком, а едут эти несколько сот шагов в повозке.

Пранге трудится в поте лица своего, чтобы колокольный звон был особенно торжественным, как и подобает на рождество. Ему помогает сегодня Петер Вёллерт. И вот люди уже сидят в церкви, плотно закутанные в пальто и пледы, ноги засунуты выше колен в меховые мешки, где лежит кирпич, полдня вбиравший в себя жар печки.

Белые облачки пара висят у лиц поющих людей. Даже орган плохо переносит холод и пыхтит еще тяжелей, чем обычно. Отец, надо думать, не затянет особенно с проповедью. Надежда эта не лишена оснований: во-первых, он никогда не был любителем длинных проповедей, а во-вторых, он прекрасно знает, что сегодня все не меньше его торопятся к праздничному столу и к елке.

Только когда церковь полна народу, замечаешь, как странно она построена. Толстая колонна посреди церкви, спору нет, красива, но толку от нее мало: лишь сидящим вдоль стен видны кафедра н алтарь, перед которым горят обе елки, так чудесно пахнущие елки, принесенные вчера егерем из господского леса. А дома будет пахнуть еще лучше, там к запаху хвои примешаются тепло печи, запах яблок, марципана, дорогого мыла матери, отцовского табака, миндальных отрубей и лавандовой воды тетушки Артемизии и, конечно, перебивающий все другие запахи аромат рождественского жаркого.

Что же мне подарят на рождество? Башмаки с чулками почти наверняка. На новый костюм надеяться нечего: тогда хотя бы двум девчонкам пришлось бы тоже дарить новые платья, чтобы они не ревели и потом целый месяц не дулись. А таких денег у нас нет. Ужасно, что всегда нужно думать о деньгах, потому что мы так бедны. Новую рубашку я, вероятно, все-таки получу, ведь у старой выходной уже большие заплаты на локтях, да и снизу она надставлена. И конечно же, конечно, мне подарят книгу! Но какую? В прошлом году я получил от отца и подарок большую книгу о животных со множеством красивых картинок. Лучше всего, если бы мне подарили книгу о древних временах, о Помпеях, об Одиссее или о чем-нибудь в этом роде. Но такие книги и существуют, вероятно, только для ученых, которые знают латынь и греческий. И они к тому же слишком дороги для пас. Тетушка Артемизия говорит, что из-за купленной отцом дурацкой книжки о Помпеях мы должны были целый месяц питаться картошкой с жидкой подливкой. Будто очень важно, что ешь! Конечно, честно говоря, было бы неплохо каждый день есть жаркое, но это не самое главное! Жаль, что отец не знает греческого. Все другие пасторы знают. Тогда бы и греческому я учился у него, а не ждал бы еще три-четыре года, пока поступлю в гимназию.

Тут мать чуть трогает его за колено. Она заметила, что он совершенно не слушает проповеди. От стыда мальчуган готов расплакаться; теперь он не  сводит с кафедры своих широко раскрытых глаз.

Последние пять минут в церкви нет никого, кто слушал бы внимательней, чем он.

Нот раздается «аминь», потом поют, молятся, опять поют, звучат слова благословения. Наконец-то можно немного раскутаться и размяться.

Но случаю праздника на большом обеденном столе горят передающиеся по наследству оловянные канделябры Они так блестят, словно вылиты из чистого золота. Сегодня не только отец пьет вино, но и все остальные. Даже детям дают по рюмочке, предусмотрительно разбавив водой. Но вкус у вина чудесный, и оно пьянит, как и полагается на рождество.

Сегодня едят так вкусно и обильно, как никогда в году. Сегодня и мясо подают не одному отцу, и всем, и по такой невиданной порции, что все праздники наверняка будет болеть живот. Но это не беда. На то и рождество! Даже суп сегодня едят перед вторым, а не после, как это принято в Мекленбурге. Хотя суп и пахнет так восхитительно, его надо съесть совсем немножко, а то как управиться с другими вкусными вещами, которые еще будут подавать? Фаршированная грудинка, гусь с золотистой корочкой, огромный карп. Особенно приятно сознавать, что ради всего этого не пришлось влезать в новые долги: гусь откормлен дома, бык забит в имении, а карпа сегодня утром принес в подарок рыбак.