Шлейф - [23]

«Нечего было ждать наступления золотого века, — думал Владимир Абрамович, стягивая с себя уже не очень свежие кальсоны. — Человечество, подобно змее, грызет свой собственный хвост и сбрасывает старую кожу, чтобы снова облачиться в тот же наряд… Россия! Европа! Старый, новый Свет! Огромная белка вертится в историческом колесе. И каждый поворот колеса в учебниках называется «прогрессом»… В чем же суть жизни? Не в личном ли совершенствовании? Не в творческом ли прозрении?»

Стукнули в дверь. Пора. И тут Владимир Абрамович обнаружил, что стащил у храпящего соседа ту самую страницу из «Правды», где была опубликована статья «Диктатура, где твой хлыст?» На воле он не позволял себе брать чужого, а тут взял — и поплатился. Как быть? Пока думал, погас свет. Подтираться Троцким в потемках легче, чем нащупать пупочку от умывальника. «Пусть же скорее настанет момент прозрения, — взмолился он, — и пусть смерть завершит это творчество».

Вода лилась скупо.

Плыл в реке водяной

— Грустная история, — вздыхает Алексей Федорович. — Я бы на месте деда выбрал заграницу.

— Увы, Владимира Абрамовича туда не пустили. В свои тридцать шесть он мечтал либо о добром колдуне, который изгнал бы злой дух из отечества, либо о загранице, где бы он смог отдышаться и взглянуть на происходящее со стороны.

— Вот Гоголь и уехал в Рим писать «Мертвые души». Я по его местам изрядно нагулялся. Даже нашел место того ресторанчика, где Николай Васильевич столовался, рисинки вилкой в тарелке перебирал, готовы ли или доварить велеть?

— Судя по билетам и квиткам с указанием посадочных мест, вы только и делали, что летали. Хорошо в самолете?

— Мне кажется, ты там была…

— Нет.

— Ну и ладно тогда. А я тут стишок сочинил…

«Стишков» она побаивается, но голос Алексея Федоровича пленяет слух.

* * *

В доме жил домовой

Под крыльцом — крыльцевой,

На дворе — дворовой,

А в дровах — дрововой.

Был из снега снеговик

Из дождя — дождевик,

Из грозы — грозовик,

А из ведра — ведровик.

Плыл в реке водяной,

А в ручье — ручьяной,

В озерке — озерной,

А в пруду — прудяной.

Выл в лесу леший,

На меже — межий,

На лугу — лужий,

А в стогу — стожий.

Были-жили — не тужили

Были-плыли — не грустили.

Метель ли?

Мороз ли?

Пожар ли?

Потоп ли? —

Отжили

Отбыли

Охрипли

Утопли…

— Алексей Федорович, надеюсь, вы не нажали красную кнопку на черном пульте?

Молчит.

Берлин — Петроград

Мягкий вагон, тишина, изредка нарушаемая отправными свистками, навевала дрему на пожилого господина с густыми седыми усами и бровями, налезающими чуть ли не на самые глаза. Но как бы ни клонило в сон, пришлось встать.

По дороге в сортир он обратил внимание на то, что все купейные двери были закрыты, никаких голосов оттуда не доносилось. Кажется, он был единственным пассажиром в вагоне 1-го класса.

Кто только не отговаривал Якова Абрамовича от этой поездки! Сам профессор В., автор труда о Фихте и его этике, связанной с проблемой основ права и нравственности, да еще и в системе трансцендентальной философии, настаивал на том, что жизнь в большевистской России для людей их круга и мировоззрения нравственно невыносима.

Но разве мы не строим то самое государство разума, о котором мечтал Фихте? Государство, в котором каждому будет предоставлено то, что полагается ему по праву.

Государство разума русскому народу не нужно, возражал ему В. Ему нужно государство-утопия. Типа Макиавелли. Диктатура под солнцем… Выскочек Ленин перебьет, остальных перелицует. Яков Абрамович не соглашался. Военная диктатура, разумеется, наложила свой негативный отпечаток. Такова особенность переходного периода, реакция на сотрясение экономики. Разве в Берлине не так? Вчера он уплатил за кофе столько-то марок, а сегодня за тот же кофе вдвое больше. В., поняв, что ему не склонить Якова Абрамовича на эмиграцию, призвал его подумать о будущем его сыновей, переходный период может продлиться долго. Не всех вышлют за рубеж, намекнул он на недавнюю историю, которая, конечно же, ошибка нелепая. Во-первых, светлые умы Стране Советов нужны, как никогда, во-вторых идеологическая непримиримость нам сейчас только мешает. Создает препоны на пути преодоления дипломатической изоляции.

Подписание Рапалльского договора станет важным шагом. Советская Россия выйдет на международную арену. И случится это вот-вот. О чем Яков Абрамович В. не сообщил, ума хватило. Ведь, живя так долго в Берлине, он не только статьи писал, но и помогал в подготовке важного документа.

— Милочка, долго ли осталось до границы? — спросил он вошедшую в купе миловидную проводницу.

— Господин хороший, прошу величать меня «товарищ вагоновожатый».

«Дама явно из „бывших“, — подумал он сочувственно.

— Это уж как получится. Иной раз — вжик и там. А иной раз у локомотива случаются поломки. Тогда стоим. Чаю прикажете?

Он кивнул.

Язык — отражатель социальных перемен. Он и господин хороший, и товарищ вагоновожатый… В Берлине удалось написать несколько дельных вещей. По сути доволен. Разве что язык изложения стал функциональным, не занимательным. Ключевая статья была отослана с курьером и уже опубликована, остальные при нем.

Открыв портфель и убедившись, что папка на месте, Яков Абрамович занялся чаем. Все как положено: чашка на блюдце, сахарок в розетке, ложечка и щипчики для сахара завернуты в белую полотняную салфетку. В Первом классе и общественное имущество имеет домашний вид.