Школьные годы Тома Брауна - [61]

Том расшнуровывал ботинки, сидя на кровати спиной к Артуру, и не видел, что произошло. Когда в комнате вдруг наступила тишина, он с удивлением поднял голову и огляделся. Двое или трое мальчиков засмеялись, а один здоровенный грубый парень, который стоял в тот момент посреди комнаты, взял шлёпанец и запустил им в коленопреклонённого мальчика, обозвав его сопливым святошей. Том видел это, и в следующее мгновение ботинок, который он только что снял, полетел прямо в голову задире, который еле успел закрыться локтем.

— Чёрт тебя возьми, Браун, за что? — заорал он, приплясывая от боли.

— А ты подумай, — сказал Том, поднимаясь с кровати; кровь у него так и кипела. — Если кто-нибудь хочет получить вторым ботинком, вы знаете, что нужно сделать.

Трудно сказать, чем бы это кончилось, потому что в этот момент в комнату вошёл шестиклассник, и больше нельзя было говорить ни слова. Том вместе с остальными бросился в кровать и заканчивал своё раздевание там. Старый служитель, точный как часы, через минуту потушил свечу и заковылял в другую комнату, закрыв дверь со своим обычным «Спокойной ночи, джентльмены».

Многие мальчики, спавшие в этой комнате, долго думали над этой сценой перед тем, как заснуть. Но сон не шёл к бедняге Тому. Поначалу он был так возбуждён и переполнен воспоминаниями, которые проносились у него в мозгу одно за другим, что не мог даже думать. Голова у него горела, сердце колотилось, и он с трудом сдерживался, чтобы не вскочить и не забегать по комнате. Потом он подумал о матери и об обещании, данном ей много лет назад, никогда не забывать преклонять колени перед сном и предавать себя в руки Отца Небесного перед тем, как положить голову на подушку, с которой она может никогда больше не подняться. И он заплакал и плакал так, что сердце чуть не разорвалось. Ему было всего четырнадцать лет.

В те дни, дорогие мои мальчики, нужна была немалая храбрость, чтобы публично молиться, даже в Рагби. Через несколько лет, когда мужественная набожность Арнольда уже оказала влияние на школу, ситуация изменилась, и до того, как он умер, всё стало иначе, по крайней мере, в Школьном корпусе и, как я надеюсь, в других корпусах тоже. Но Том попал в Рагби в другие времена. В первые несколько вечеров после своего приезда он не преклонял колени, потому что в комнате было шумно, а сидел в кровати, пока не тушили свечи, а потом тихонько становился на колени и молился шёпотом, боясь, как бы кто-нибудь не услышал. Так делали и многие другие. Потом он стал думать, что ничего страшного не случится, если он будет молиться, не вставая с кровати, да и какая, в сущности, разница, стоит он при этом на коленях, сидит или лежит. И, в конце концов, с Томом произошло то, что происходит со всеми, кто не признает своего Господа перед людьми: за прошедший год он едва ли дюжину раз молился по-настоящему.

Бедняга Том! Самым первым и горьким чувством, пронзившим его сердце, было сознание собственной трусости. Порок, который он больше всего презирал в других, оказался теперь в нём самом и огнём жёг его душу. Он лгал своей матери, своей совести и своему Богу. Как он мог выносить это? А потом появился маленький, слабенький мальчик, которого он жалел и почти презирал за слабость, и сделал то, на что не отважился он, вечно хваставшийся свой храбростью. Первые проблески утешения пришли к нему, когда он поклялся себе, что пройдёт с ним сквозь огонь, воду и медные трубы и будет помогать ему, и ободрять его, и разделит его ношу за то, что он сделал сегодня. Потом он решил, что завтра напишет домой и всё расскажет матери, в том числе и то, каким трусом был её сын. И, наконец, он успокоился, решив, что завтра прямо с утра начнёт молиться на коленях. Начинать утром будет труднее, чем вечером, но он чувствовал, что не может позволить себе упустить этот шанс. Сначала он колебался, потому что дьявол показывал ему, как все его старые друзья будут называть его «святошей», «педантом» и другими обидными прозвищами, и шептал, что его мотивы будут неправильно поняты, и он окажется в изоляции вдвоём с новеньким, в то время как его долг — всячески укреплять своё влияние, потому что это даст ему возможность влиять на других. Затем последовало более тонкое искушение: «А не получится ли, будто я пытаюсь показать, что я храбрее других? Имею ли я право начать это делать теперь? Не лучше ли будет, если я буду молиться у себя в кабинете и просто расскажу об этом остальным, и попытаюсь убедить их делать то же самое, а на публике буду вести себя как обычно?» Но его ангел-хранитель в ту ночь был настороже, и он перевернулся на бок и заснул, устав от размышлений, но с твёрдым решением следовать тому сильному импульсу, который принёс ему покой.

Он также обнаружил, что сильно преувеличивал эффект, который произвёл его поступок. Несколько вечеров над ним подшучивали и посмеивались, но вскоре это прекратилось, и постепенно все мальчики из их спальни, кроме трёх или четырёх, последовали его примеру. Боюсь, что до некоторой степени это объяснялось тем, что Том мог отлупить любого из их комнаты, кроме старосты; во всяком случае, каждый знал, что в ответ на малейшую провокацию он попытается это сделать, а рисковать нарваться на серьёзную драку только из-за того, что Тому Брауну приспичило молиться, они не желали. Маленькие мальчики, спавшие в четвёртом номере, рассказали о происходящем своим приятелям, и в некоторых других спальнях попробовали это тоже; в одном случае, когда новшество очень решительно поддержал староста, им сопутствовал частичный успех; но во всех остальных после короткой борьбы «исповедников» подавили наездами и насмешками, и ещё некоторое время всё шло по-старому. Но ещё до того, как Том Браун и Артур покинули школу, не осталось ни одной комнаты, в которой молитва перед сном не стала бы устоявшимся обычаем. Надеюсь, что это так и сейчас, и что старое положение дел навсегда ушло в прошлое.