Школа жизни великого юмориста - [34]

— Да-с, но я ее совершенно заново переделал… — залепетал молодой человек.

— Избавьте! Избавьте! Сказано ведь вам раз навсегда, что поэм я не принимаю.

— Но я прошу только беспристрастия, справедливости…

— Несправедлив ты с автором — он в претензии; справедлив — тоже в претензии. Нет уж, прошу вас, избавьте!

«Хорошо, однако, что у меня не поэма, — говорил себе Гоголь, спускаясь с лестницы. — Но не угодно ли оставаться в неизвестности целый месяц, даже пять недель: принимает он ведь только по воскресеньям; а в декабре 31 день: стало быть, явиться можно не раньше пятого воскресенья; а сунешься раньше, так замахает и на тебя руками: „Избавьте, избавьте!“

На пятое воскресенье, еще за полчаса до приемного часа, Гоголь поднимался по той же лестнице, но с каждою ступенью шаг его замедлялся; сердце все более сжималось, точно он всходил на эшафот. И в самом деле ведь, какой интерес для образованного читателя в досужих россказнях какого-то сельского дьячка? Неси, значит, голову безропотно на плаху и принимай удар…

— Прием еще не начался, — объявил казачок, удивленный такому раннему посетителю.

— Ничего, я обожду.

Сердце в подсудимом совсем остановилось. Будь что будет!

Вдруг на пороге своего святилища появился сам судья и палач. Но палач ли? Грозные черты его светлы, на губах играет благосклонная улыбка, и навстречу гостю протягиваются уже не два перста, а вся длань.

— Аккуратны, как немец.

Сердце в груди у Гоголя разом встрепенулось и ёкнуло.

— Побывал у немцев — оттого-с. Вы изволили прочесть мою рукопись?

— Прочел.

— И?..

— И сдал в набор.

— В набор?!

Бывают в жизни каждого из нас минуты беспредельной, безумной радости, искупающие целые годы горьких испытаний, разочарований. В первое мгновение Гоголь словно даже не понял, не смел понять, что значит „в набор“; в следующее — он готов был кинуться на шею к благодетелю-редактору. Но тот окатил его уже ведром холодной воды, перейдя в небрежно-деловой тон:

— Корректуру я вам не посылаю, потому что, сказать не в обиду, — правописание у вас довольно-своеобразное.

— За правописание свое я не стою… — смущенно пробормотал Гоголь. — Но как вы нашли слог мой, идею рассказа?

— В слоге вашем есть также кое-какие недочеты, а что до идеи, то какая, помилуйте, идея в этакой народной небылице? То ли дело новейший роман Рафаила Зотова — „Таинственный монах“! Читали, конечно?

— Читать-то читал; но, признаться…

— Как! Он вам не нравится?

— Не очень, во всяком случае, гораздо менее нового романа господина Загоскина.

— „Юрия Милославского“? Гм… Вообще-то им многие зачитываются. Жуковский за ним целую ночь глаз не сомкнул. Пушкин поздравил автора восторженным письмом. Но „Таинственному монаху“ я лично все-таки отдаю предпочтение: он будет читаться еще тогда, когда о Загоскине, а тем паче о вас не будет уже и помину. Ну, да не всякому же быть большим талантом; спасибо, коли Господь наградил и маленьким дарованьицем. Пишите, пишите, молодой человек; мы вас не оставим! Главное же — не гонитесь за гонораром. Пишите не ради денег, а ради славы. Для поощрения вы будете получать бесплатно журнал. Вот вам сейчас январская книжка, вот и на дальнейший билетик к Оленину: можете сами заходить в магазин.

„Не гонитесь за гонораром“! Завернул заковыку! Ну как тут самому начать о гонораре? А вдруг не сойдемся в цене, и вынет он рукопись из набора: „Получите обратно“. Когда напечатает, ну, тогда будет еще время сторговаться.

— Покорнейше благодарю вас, — сказал Гоголь, принимая книжку и абонементный билет. — Весь рассказ, значит, будет напечатан в февральской книжке?

— Нет, я его разделил на два приема: хорошего помаленьку!

— А могу я рассчитывать также на несколько оттисков?

— Извольте, так и быть. Даю я их одним постоянным сотрудника, но как начинающему-то писателю не похвалиться перед друзьями своей первой ласточкой?

Свиньин покровительственно потрепал нового сотрудника по плечу.

— А фамилию вашу выставить полностью или одни только инициалы?

— Не знаю, право… Может быть, лучше без всякой подписи?

— Пожалуй, еще лучше. Одна ласточка не делает весны. Неравно обрежут крылья…

… - Что с тобою сталось, Николай Васильевич? — спросил Прокопович полчаса спустя входящего к нему в комнату приятеля. — Сияешь как месяц, выступаешь как балетмейстер…

— Да я готов теперь такие па отвертывать, — был ответ, — каких ни один балетмейстер и во сне не отвертывал!

— Не пожаловали ли тебе Святополка?

— Подымай выше!

— Еще выше? Уж не Льва ли и Солнца?

Вместо дальнейшего ответа Гоголь положил на стол перед приятелем бережно, как святыню, полученную сейчас от редактора новенькую книжку „Отечественных Записок“. Прокопович с недоумением взглянул на книжку, потом на Гоголя.

— Ты подписался?

— Нет, получил бесплатно и впредь буду получать.

— За какие заслуги?

— А ты все не догадываешься? Прокопович вскочил со стула.

— Неужели как сотрудник журнала?

— Похоже на то.

— Ну, поздравляю, голубчик, поздравляю!

И Гоголь очутился в объятиях восторженного друга.

— Нет, каков гусь, а? — говорил тот. — Хоть бы словечком заикнулся! Не предрекал ли я тебе еще в Нежине, что из тебя выйдет поэт?