Школа выживания волчицы - [10]

– Ты чего задумчивая такая, дочь? – спросил папа, чуть стукнув ножом о стакан, и я вздрогнула от звука:

– Что? Нет, нормально…

– Так, Софья, ты закончила? – спросил он у Сони, и та кивнула. – Тогда марш к себе, нам с мамой надо поговорить.

Спорить внучка не стала. Хоть она и пользовалась тем, что дед ее любит без памяти и балует, но перечить его слову она решалась все-таки далеко не каждый раз, замечая, что и мы с Сашкой этого не делаем. Когда Соня убежала наверх, папа, бросив салфетку на тарелку, закурил свою традиционную «беломорину» и изрек:

– Будем надеяться, что она не приобрела отвратительную привычку своей маменьки к подслушиванию.

– Папа!

Он только головой покачал и вдруг спросил:

– Вы что, поругались?

– С кем?

– Санька, не морочь мне голову. Акела твой с утра как в воду опущенный, я что, первый день его знаю? Потом сорвался, уехал в клуб – и все, ни слуху ни духу. Может, это только предлог, будто что-то там случилось?

Я тоже закурила и посмотрела на отца не совсем доброжелательно:

– Почему ты сразу во всем обвиняешь меня?

– Потому что отлично знаю, кого вырастил, – хохотнул папа.

– И это автоматически делает меня виновной во всем на свете, да?

– Я тебя что, обвинил в чем-то? – удивился папа. – Я спросил, не случилось ли чего утром, потому что уж больно молчаливым был твой мужик. Я и подумал…

– Вот-вот! Ты сразу подумал, что это я ему чего-то наговорила! А почему не наоборот, а? – перебила я, даже сама не понимая, с чего вдруг так разозлилась на папины слова.

– Так, хорош, – хлопнул ладонью по столу папа. – Ты с какого перепуга опять на меня голос повышаешь? Я тебе мальчик-студент? Не ругались – и хорошо, но скажи об этом нормально!

Не знаю, что именно меня так взбесило. Ткнув сигарету в пепельницу, я вскочила из-за стола и побежала к себе, в гардеробной вынула с полки кожаные старые брюки, теплый свитер и старую куртку на меху, достала из галошницы засунутые туда берцы, в пять минут собралась и пошла в кабинет. Там в сейфе хранились мои винтовки. Выбрала самую мощную, с хорошей оптикой, позвонила телохранителю Никите и заявила, что жду его в машине. Никита удивился – на улице было темно, а фраза «жду тебя в машине» предполагала выезд на карьер.

– В смысле?

– Ты будешь спорить или собираться?

– Все, я понял. Пять минут.

Ровно через пять минут он выскочил из коттеджа, где жила охрана, в теплом камуфляжном комбинезоне и таких же, как у меня, берцах, на ходу надевая на рыжие волосы черную шапочку:

– Даже не спрашиваю, с чего мы на ночь глядя. Или спрашиваю?

– Нет. Просто садишься за руль и едешь, – сказала я, выбрасывая окурок в стоявшее у ворот ведро и садясь в машину.

– А винтарь куда убрали?

– Как обычно.

У меня имелись все документы на оружие, папа строго следил за этим. Винтовку можно было возить спокойно, я все-таки спортсменка-разрядница, но Никита всякий раз спрашивал об этом, как будто боялся быть пойманным на посту ГИБДД.

Карьер находился километрах в семи от поселка, был он давно заброшен и облюбован мной для стрельбы – там практически никогда никого не было. В ту сторону крайне редко ездили машины, и я с удивлением отметила, что позади нас двигается микроавтобус. Куда это он едет, интересно? Разве что к выезду на трассу, ведущую в соседнюю область.

До карьера мы доехали молча, Никита даже радио не включал, видя мое напряженное лицо. Так же молча он достал из багажника кремат, одеяло и большой кусок полиэтилена – шел мокрый снег, – разложил это все на более удобной точке и ушел расставлять мишени, которыми служили специально заказанные на одном заводе пятачки из металла и большой лист пластика, разрисованный, как в тире. Его, понятное дело, приходилось каждый раз делать заново. Закончив, телохранитель вернулся и вопросительно посмотрел на меня. Вот за что я ценила Никиту – за умение понять мое состояние и не доставать разговорами или действиями.

– Спасибо. Ты иди пока в машину, чего тебе тут мокнуть? – устраиваясь на одеяле и расчехляя винтовку, сказала я.

– Я сейчас ближе подгоню.

Это было необязательно, в такую погоду вряд ли был риск встретить в карьере хоть кого-то живого, но Никита не хотел выпускать меня из вида. Потому подогнал джип как можно ближе, открыл дверку и устроился в салоне, вытянувшись почти во весь рост.

– Удобно? – с иронией спросила я.

– Настоящему индейцу завсегда везде ништяк, – хохотнул Никита, с трудом пристраивая длиннющие ноги на заднем сиденье.

– Как скажешь, – удобно укладывая приклад на плече, пробормотала я.

В такие моменты для меня переставали существовать звуки и запахи, окружающая действительность и вообще все. Как только мой палец ложился на спусковой крючок, а глаз прижимался к резинке прицела, прежняя Саша уходила и не возвращалась до тех пор, пока не был израсходован последний патрон и поражена последняя мишень. Как ни странно, именно это состояние внутренней собранности помогало мне разобраться с собственными противоречиями, как будто в отверстиях на мишени я видела ответ. Но сегодня все шло не так – стрельба была идеальной, а успокоение не наступало. Внутри было так же уныло и тревожно, как до приезда в карьер.