Школа над морем - [31]

Комната, в которую попал Олег с веранды, была его родным шестым классом. Школьник знал хорошо, что класс не запирается никогда и двери его выходят в коридор. А из коридора уже знакомая дорога: на второй этаж мимо Кажановой комнаты, мимо каморки, прямо к крутой лестнице, ведущей на чердак. Олег нащупал за поясом нож и решительно зашагал по длинному коридору. Мимо комнаты Кажана Олег прошел так тихо, что тише, кажется, не могла бы прошмыгнуть и мышь. В окна светила луна.

Лунный свет такой спокойный и такой знакомый! Будто старый друг протягивает руки и на сердце у Олега делается все спокойней и спокойней, все больше и больше вырастает уверенность в себе и в своих действиях.

У лестницы Олег остановился. Прямо над ним чернел четырехугольник входа на чердак. Задрав голову, мальчик смотрел вверх, на это молчаливое отверстие. Сегодня оно не казалось Олегу страшным. Наоборот. Там, в этом четырехугольнике, светилось тоже бледное лунное сияние, и мальчик понял, что: луна светит и на чердаке (наверное, через маленькое оконце), и весьма вероятно, что карманный фонарик, захваченный Олегом из дому, будет сегодня не нужен. Олег огляделся и прислушался в последний раз. Тихо, даже в ушах звенит. Где-то внизу, должно быть в первом этаже, застрекотал сверчок, и его однообразный треск только усилил тишину, разлитую кругом. Наверное, Данилыч лежит сейчас у себя в постели и читает газету или пьет чай. Кажан... Кто знает, что делает Кажан? Он тоже, наверное, сидит в своей комнате.

Пусто в школе. Только сверчок трещит, только Олег стоит у лестницы, только лунное сияние гуляет по коридору, по молчаливым просторным классам.

Олег стал подниматься по лестнице. Лез он тихо и осторожно, как будто подкрадываясь к чему-то. Вот и вход. До него уже можно достать рукой. Еще одна ступенька, еще одна. Теперь можно и посмотреть, что там такое.

И, стоя на последней перекладинке лестницы, мальчик просунул голову в отверстие.

Луна заливает чердак и освещает три черные человеческие фигуры. Они сидят полукругом, а перед ними на каком-то возвышении стоит белый высокий призрак. Фигуры не двигаются. Кругом царит могильная тишина. Но у Олега вырывается сдавленный крик, и все трое поворачивают к нему свои мертвенные, белые, как мел, лица.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, в которой решается вопрос, чей подарок оказался лучшим

Настал день приезда матери. С раннего утра стали наведываться в хату рыбаки. Они входили, снимали шапки, важно здоровались с дедом Савелием и только тогда осматривали большую комнату, в которой сегодня вечером должен был быть банкет.

И правда, было на что посмотреть. Маленький Ивасик не узнавал своего дома. Длинный стол был застлан такой белой скатертью, точно она была соткана из снега. На столе, на подоконниках, на скамейках – всюду зеленели цветы. Будто все жители Слободки снесли в эту комнату свои фикусы, фуксии и красные махровые герани. На стенах, на дверях, над портретами Ленина, Сталина, Ворошилова заботливые руки любовно повесили вышитые полотенца. Через всю комнату – от дверей и до окон – протянулись легкие цепи, сделанные из разноцветной бумаги.

Каких только цветов здесь не было! И синий, и красный, и желтый и ярко-зеленый, как морская волна под солнцем, и серебряный, и золотой. Целый вечер вчера клеили эти цепи девчата и пели такую хорошую песню, что Ивасик запомнил ее почти вою и пел про себя тоненьким детским голоском:

Сильнее стали

Товарищ Сталин,

Душой и сердцем

Он всех сильней.

Он дал нам счастье,

Он дал нам радость ­

Нам жить и краше

И веселей.

И мы ответим

Ему работой.

Наш труд и песня ­

Ему ответ.

За жизнь, за радость,

За наше счастье,

Великий Сталин,

Тебе привет!

После обеда дед Савелий со старшим из артели поехал в город встречать мать, а в хате стали хозяйничать чужие люди. Они были везде – и на дворе, и в сенях, и в комнатах и на кухне. Они везде убирали, украшали, застилали коврами пол и скамьи, варили и пекли в печи.

Заглянул Ивасик в кухню – и удивился. И стол и длинная лавка просто гнулись под белыми паляницами. Румяные пирожки на огромных блюдах поднимались над жареными утками, фаршированными гусями и кроликами, над прозрачным дрожащим холодцом в круглых мисках, над золотою осетриной, камбалою и бычками. Отдельно на длинных подносах лежали жареные и вареные поросята. Они были как живые и держали в губах белые корешки душистого хрена. Фляжками с вином были заставлены все углы. Кадушечки с кислой капустой, с солеными арбузами, с мочеными яблоками красовались по сторонам, пузатые и важные, как паны. Шкворчали, шипели, булькали бесчисленные кастрюли. В кухне суетились в чаду и пару женщины-куховарки.

«И когда это они успели столько напечь и нажарить?» удивлялся Ивасик.

Он чувствовал себя затерявшимся среди этой суеты, среди этого количества людей. Даже Сашко – и тот не обращает на него сегодня внимания. У брата выходной день, и он не ходил в школу. Забившись в угол, он без конца читает одну и ту же бумажку.

Ивасик решает напомнить брату про условие.

- Сашуня, а у меня уже есть подарок, - говорит он. - Значит, я маму больше люблю.

- Еще увидим, - нехотя отзывается Сашко. - Вот у меня подарок, вот! - и он потрясает в воздухе бумагой.