Школа на пригорке - [3]

* * *

Нина Ефимовна к Лыгиным шла перед вечером. Кленовым багряным листом припорошило дорогу, и идти было мягко, покойно, точно по ковру. Осенний закат накалил окна докрасна, как металл в кузнице. Почему-то на память из книжки пришло, что красный цвет – цвет жизни. А в этих домах бурная жизнь в прошлом. Вот дом бабки Пимокатихи. Он и сейчас первый в деревне, с такой гордой осанкой стоит, как красный молодец. У бабки муж был, Степан, всю жизнь валенки валял, вещь в крестьянской жизни позарез нужную. Трезвый, непьющий человек, в заботах вечных. Он и валенки катал по ночам (днём на ферме работал). Но со стремлением человек, поэтому и дом на погляд каждому сделал, для сыновей старался. А они оба, Гришка и Николай, после армии в город завернули, на тракторный завод, в чугунолитейку. Сам Степан перед смертью поехал к ним в гости, попросил в цех провести. Рассказывал после, что грязи там, будто тонну шерсти сразу промыли, дышать тяжело, металлом до тошноты шибает, а попробовал заикнуться, позвать назад в деревню – сыновья руками, как крестом, замахали:

– Ты куда нас, отец, возвращаешь? У нас воздух плохой только восемь часов, да и то пять дней в неделю. А ты круглый год в навозе возишься, как червь земляной.

Отец плюнул в сердцах, выпалил:

– Да ведь для вас стараюсь, идолы рогатые!

– А ты не старайся, старание твоё прахом пойдёт. Думаешь, если мы у тебя мешок картошки прихватим или плошку масла, значит, нам услугу делаешь? Да у нас прямо на заводе ларьки понаделали, – как говорят; были б денежки в кармане, будет тётушка в торговле…

Так и вернулся Степан ни с чем. Видно, глубокой бороздой легла обида в родительском сердце, если до самой смерти старик на глаза сыновей не принимал. Правда, они и не очень старались, в год раз по обещанию на родине появлялись. И сейчас, после смерти отца, к матери сыновья только по праздникам наведываются, будто одолжение великое делают.

А в соседнем доме у Кузнецовых свои проблемы. Старик и старуха, как две подсохи, друг друга подпирают, чтоб жизнь дожить. Их сын Валерий, не в пример Степановым шалопаям, собранный парень, грамотный, с детских лет авиацией бредил. И добился своего, училище кончил. Разве для него в Одноличке аэродром построишь?

И так – в каждом доме. По присказке «в любой хатке – свои неполадки»… На улице и осталось только пять домов, где не пенсионеры живут. Два тракториста, тоже Нины Ефимовны воспитанники, Шурка-почтальонка, ещё хоть куда женщина, муж и жена Скворцовы, оба на ферме за овцами ухаживают, да вот семья Лыгиных. Правда, у них теперь одна Евдокия, мать, рабочей осталась. Хозяин дома Пётр Савельевич, комбайнёр, в прошлом году скат монтировал, да, наверное, поторопился, путём домкрат не установил, вот и вышло несчастье. Только и успели до больницы довезти. А из ребят один, Сергей, трактористом на центральной усадьбе работает, женился недавно парень, остальные же – горох зелёный, кто в каком классе, трое в интернате живут да трое – Нины Ефимовны «контингент».

Вспомнив это, Нина Ефимовна невольно улыбнулась, на душе посветлело. Уж больно не вязалось это казённое слово с рыжими сорванцами!

Евдокию Нина Ефимовна отыскала на огороде. Заметила учительница, что в женщинах, много рожавших, живёт какая-то необычайная красота и сила. Вот и Евдокия, хотя и горе её ударило, ни дать ни взять красавица: роста высокого, глаза живые, чёрной ягодой, и румянец здоровый на щеках полыхает. Заулыбалась, увидев Нину Ефимовну, и заиграло лицо, как снежинками заискрилось.

– Никак к нам, Нина Ефимовна? Опять что-нибудь мои пострелята начепушили?

– Да нет, нет, Евдокия Лукьяновна, – успокоила Нина Ефимовна, – всё у нас в порядке.

– Ну и слава Богу. А то я от них каждый день проказу жду. Вчера только отвернулась, а они босые на улицу выскочили, по листве, как мыши, голыми пятками шуршат. Закричала на них, а они рыжие мордочки свои скривили и смеются. Им смех, а матери горе. Заболеют – лечи их тогда…

– Да нет, Евдокия, ребята, по-моему, у вас послушные. Говорила Нина Ефимовна искренне. В многодетных семьях дети как берёзки в пролеске: один за другим тянутся, на серьёзное баловство не способны, и черта есть общая – о младших заботиться. Евдокия с утра до вечера на работе – за овцами ухаживает, а ребята одни, но в доме чисто, сыты всегда, отмытыми конопушками сверкают. На полном самообслуживании, что называется.

– Мне их послушность, Нина Ефимовна, – между тем говорила Евдокия, – терпенья большого стоит. Ведь я у них и Бог, и царь, и воинский начальник. Хорошо хоть дома помогают да и в огороде копошатся. Немудрёные помощники, да спорые.

– Вот видите, Евдокия Лукьяновна, не такие уж они и плохие.

– Ой, что вы, Нина Ефимовна, на них дом и стоит. И мне как солнышко ясное светят! Не будь ребят – плюнула бы на всё и поминай как звали…

– Да вы и так, говорят, Одноличку покидаете?

– Уж и про это знаете. – Евдокия нарочито, вроде удивлённо, руками всплеснула, заулыбалась смущённо. И без паузы, но с твёрдостью в голосе продолжала: – А вы что, не одобряете? Я долго размышляла, прежде чем на такое решиться. Бабьи сени, они, Нина Ефимовна, всегда раскрыты. А там с Сергеем вместе в одной каше будем вариться. Какой-никакой мужик в доме. С ним вместе и ребят на крыло поставим.