Школа - [25]

– А Лена дома?

– Нет. А зачем она тебе?

– Так, поговорить надо.

– А откуда ты вообще ее знаешь? Ты не с ее класса – я тех всех знаю.

– Нет, не с ее. Так, знакомый.

Я поворачиваюсь и иду вниз по лестнице.

В беседке около дома никого нет, я сажусь на скамейку. Будет, конечно, херово, если сейчас придут те гондоны, которые залупались около «Спорттоваров». Вдруг они с этого дома или с соседнего?

Сижу, плюю под ноги. Минут через сорок или, может, через час, из-за угла выходит Ленка с пацаном. Он малый, меньше ее, но крепкий. Я подхожу.

– Привет.

– Привет. А что ты здесь делаешь?

– Жду.

– Меня ждешь?

– Ага.

– И давно?

– Так, порядочно. А ты почему не пришла к ГУМу, как договаривались?

– Не смогла. Надо было к одной девчонке сходить, отдать кассету.

– Все ясно. А это кто такой?

– А какая тебе разница? Мой друг.

– И больше ты мне ничего не скажешь?

– А что тебе еще сказать? По-моему, ты сам все должен понять. Хотя бы сейчас.

– Ни хуя я не понимаю, ясно?

– Слушай, что ты к ней прицепился? – говорит пацан.

– А тебе слова не давали. Рот закрой.

– Э, ты что?

– Ничего.

Пацан смотрит на меня и двигает челюстью туда-сюда. Я его ненавижу, а он меня. Бью ему ногой по яйцам и прямой в нос. Он отбивает, мы начинаем махаться на встречных. Ленка орет:

– Вы что – одурели? Прямо под окнами. Нука перестаньте, а то соседи увидят – разнесут всему дому. Скажут, связалась с дураками. Э, ну вы слышите?

Мы бьемся дальше, нам насрать на ее крики. Ленка идет в свой подъезд.

Я начинаю сдыхать. Еще немного – и пацан начнет меня стелить. Но он тоже сдыхает. Я говорю:

– Ну что, может, – все?

– Ладно.

Мы расходимся. Никто никому не дал – бились наравне. Морда у него красная, значит финики будут. У меня тоже, и губу он мне разбил.

Пацан идет к «Спорттоварам» – видно, там живет, я – к горбатому мосту.

***

Возле общаги пединститута чурки играют в футбол. Играть они вообще не умеют – не попадают по мячу, не могут толком отдать пас, только орут друг на друга по-своему.

Какой-то малый поджигает кучи сухих листьев, и они дымятся.

Навстречу мне – двое пацанов.

– Спички есть? – спрашивает один. Он кучерявый, в ухе – большая золотая сережка, как у баб.

У второго – точно такая. Пидары какие-то.

Я достаю зажигалку, пацаны подкуривают. Я беру у них сигарету, и они уходят. Я затягиваюсь, вынимаю сигарету изо рта и трогаю языком разбитую губу.

Выхожу из троллейбуса на Рабочем. На остановке сидит Зеня.

– Привет.

– Привет. Ты соткудова едешь? Со стрелы?

– Да нет, так просто.

– Ладно, не пизди. Знаю, что со стрелы. Я тебя видел с бабой несколько раз – ничего такая пила.

С короткой прической, в серой юбке.

– Где ты меня видел?

– В городе, на Первомайской.

– Ну, может быть.

– Не «может быть», а видел. Давай, колись. Расскажи про свою бабу.

– Нечего тут рассказывать. У меня с ней уже все.

– Что, протянул и кинул или сама стала выкобениваться?

– Вроде того.

– Ну и хер на нее. Баб, видишь, сколько кругом? Вагон и маленькая тележка. Ты ее хоть протянул?

– Ага.

– Ну так и все. Послушай меня. Ты с какого года?

– С семьдесят второго.

– А я с шестьдесят девятого. Первый раз бабе в седьмом классе засадил. А всего столько переебал, что и половины не помню. Так что послушай меня. Найди себе еще бабу и отъеби, а проэту свою забудь. Или у вас хуе-мое, любовь там?

– Да нет.

– Тогда хули ты? Это только в кино бывает – расставания там, слезы-хуезы. Ну ты понял?

– Понял.

– Вот и хорошо. Бабки есть? В пивбар, по пиву?

– Да нет, бабок нету.

Бабки у меня есть, но пить сегодня с Зеней неохота. Настроение поганое.

– Это плохо, конечно, что бабок нет. Ну тогда – извини-подвинься. А то, что я тебе сказал, запомни. Ясно?

– Ясно.

– Давай. Держи краба.

– Давай.

Дома родоки начинают капать на мозги.

– Сергей, тебе надо определиться, что делать дальше, куда идти после школы, – бубнит мамаша.

– Да, сын, пришло время выбирать, – поддакивает батька. Он датый, но не сильно.

Настроение и так поганое, а тут еще они. Я начинаю орать:

– Хватит мне все это говорить, надоело уже! Перестаньте читать морали – куда захочу, туда и пойду. А не захочу – вообще никуда не пойду. Не надо только меня лечить, ясно?

– Успокойся, что с тобой такое? Никто тебе не читает мораль, с тобой хотели поговорить похорошему, а ты огрызаешься, – говорит мамаша.

– Нечего со мной разговаривать, разберусь без вас.

Я иду в туалет и запираюсь изнутри. Расстегиваю штаны, вынимаю хуй, но не сцытся. Начинаю дрочить. Не потому, что хочу, а просто так, со злости.

Мамаша говорит батьке:

– Даже и не знаю, что с ним делать. Ну посмотри, на что это похоже? Как он с нами разговаривает?

– Успокойся, Люба. Трудный период – взросление-становление, я сам таким был…

– Ну, я вижу, к чему это привело.

Я спускаю на плитку, вытираю малофью и хуй туалетной бумагой, выхожу. Родоки молча смотрят на меня. Я прохожу на кухню, беру ложку, открываю кастрюлю с супом – он еще теплый. Сажусь на табуретку и жру.

В кухню заходит мамаша.

– Сережа, я там винограда в овощном купила. Помой себе.

Я доедаю суп, достаю из холодильника пакет с виноградом и вытаскиваю ветку побольше. Кладу ее в алюминиевый дуршлаг, мою над раковиной, сажусь за стол и жру. Виноград – не очень, кислый.