Школа - [11]

– Поломаем домик, а? – предлагает Куля.

– Ясный хуй. Что, на него смотреть, что ли? – говорит Зеня.

Всей толпой налетаем на домик и начинаем ломать. Сначала сдираем крышу – доски трещат на весь двор, но нам это до жопы. Кидаем крышу на траву, несколько человек разбирают ее, остальные берутся за сруб. Держится все на соплях – плотники сделали тяп-ляп, – и через пять минут домика нету.

– Пусть теперь забирают на дрова, – рогочет Зеня.

– Надо еще что-нибудь сделать, – говорит Куля. – А, пацаны? Как-то мы так, слабовато. В том году на Рабочем остановку побурили на хер. Что это за Купала, если не погудеть?

– Давайте со всех трех домов, с подъездов соберем коврики и выстелим, типа, дорогу там, около сада, – предлагает Йоган.

– На хуя?

– Так просто. Утром проснутся – а ковриков нет. Посмотрят – а они там все, около сада.

– Ну, вообще, можно, – говорит Куля. – Толь ко надо поделиться – чтоб не все в один подъезд.

Разбегаемся по подъездам, выносим коврики, кидаем их на дорожку около детского сада. Через двадцать минут она вся застелена ковриками – резиновыми, плетеными и тряпочными. Там где-то и наш – я ж не буду позориться, говорить пацанам: это мой, не трогайте. Батька завтра подберет, если захочет.

После этого еще лазим по району, потом расходимся по домам: бухла нет, и нет у кого стрясти бабок.

***

Около овощного встречаю Йогана. Он говорит:

– Пошли ко мне, бухнем. У меня есть.

– А кто дома?

– Мамаша и тетка, но они не помешают, не сцы. Тетка будет в своей комнате, а мамаше все до жопы.

Йоган живет с мамашей и дурилой-теткой в своем доме на Вторых Горках. Дотуда от остановки – минут пятнадцать ходьбы. Асфальта нет, грунтовая дорога, как в деревне. Около домов бегают курицы, намазанные зеленкой – это чтоб соседи не покрали. В грязи валяются паршивые дворняги. Я спрашиваю у Йогана:

– А как ты зимой срешь? У вас туалет на улице – далеко переться.

– Я зимой сру под домом.

– А не холодно?

– Да нет, уже привык.

– А мамаша, тетка?

– Они тоже.

– А кто потом говно убирает?

– Мамаша.

Дом у Йогана – задроченный, как у всех на Горках: краска облупилась, забор сгнил.

Заходим и садимся на кухне. Йоган ставит на стол пузырь самогонки, лезет за малосольными огурцами в кастрюлю – она накрыта деревянным кругом и придавлена камнем. В рассоле плавает белая плесень.

Только выпиваем по первой – на кухню заваливает мамаша Йогана. Она старая – может, пятьдесят или больше. В грязном фланелевом халате, ноги – распухшие, синие.

– Слушай, ты лучше иди отсюда, не мешай. – Йоган берет ее за руку и выталкивает из кухни, но она цепляется за дверь.

– Што ты мамку сваю гониш? Я тябе радила, вырастила, а ты пасядеть с табой ня даеш.

– Ладно, сиди.

Она садится на табуретку и смотрит, как мы жрем. Йоган наливает по второй. Мамаша говорит:

– А мне?

– Ты уже свое выпила, хватит.

– Ну, трыццать капель, а?

– Ладно.

Йоган берет с подоконника грязную рюмку, наливает до половины. Его мамаша лыбится. Зубы у нее редкие и желтые.

– Ну, за усе добрае, – говорит она.

Мы выпиваем, закусываем огурцами с хлебом. За стеной что-то шебуршит.

– А ебут тваю мать няхай, – ругается мамаша. – Дурница праснулася.

В кухню заходит тетка. Йоган говорил, ее мамаша забрала с дурдома, потому что ее там били, драли все подряд – было два аборта. Ей, может, лет сорок, а одета – как старая баба. Стоит в дверях, смотрит на нас, потом начинает трындеть:

– Еб вашу мать, пьете тут, жроте, а мяне не за вете? Ну и хуй вам, блядь, пидарасы ябучыя.

– Сяргей, дай тетке Нинке сесть, няхай перакусить, – говорит мамаша.

– А потом усерется, как тогда, да?

– Ня бойся, не усерацца. Ты ей многа не давай.

Йоган отрезает кусок хлеба и кладет на него «жопу» от огурца, дает тетке. Она засовывает все в рот и съедает за пять секунд – они ее что, не кормят вообще?

Самогонки осталось всего ничего, а мне еще слабо дало. Йоган разливает остаток – мне, себе и мамаше. Выпиваем.

– Хлопцы, во што я вам скажу, – говорит мамаша. – Водка – гауно. Ня надо спивацца. – Тетка громко мычит. – Не, прауда. Водка – гадасть.

– Слушай, перестань, – говорит Йоган.

– Не перастану. Ты мне рот не затыкай. Как памоч што – хрэн табе, матка. А як што скажу – рот затыкаешь. Я адна работаю и тябе кармлю и эту дурницу. А то не гляди, што мандаваты, дык смешны. Як работать – не хачу, а як пить, дык давай.

– Сдай ее назад в дурдом, зачем она нам?

– А ты мне не указывай, каго куды сдавать. Я, можа, тябе сдам у турму. У турме многа квартир.

Она начинает плакать.

– Ва усех – как у людей. А у мяне? Работать – не хачу, а жрать хачу. Не нада ебать клапа – уже выебали. А у мяне работа такая тяжолая – я дажа у туалет атайти не магу, вы разумеете? Ничаго вы не разумеете. Жыви, работай, а тут адно блядства кругом. Гарбачоу этат сделау – пить няльзя, увесь аде-калон папили, и усе правители гэтыя – гады. Хру-щоу быу, так сделау: што рубль – то стала десять капеек. Карочэ – адно гауно.

– Ладно, перестань.

– Што ты мне «перестань»? Ня нада мне эта «перестань». Вы во где у мяне усе, поняу?

Она молотит себя по спине кулаком. Тетка мычит, потом громко, с треском, пердит и лыбится. Мы с Йоганом вылазим из-за стола и выходим.