Шкаф с кошмарами - [9]

Он втянулся обратно. Оставался крохотный шанс, что Маркиза устроилась в гостиной на отцовском диване. Женька повернулся и почти уже выскочил из комнаты, когда взгляд его прикипел к спинке кровати. Не до конца уверенный, Женька вернулся назад и присел на корточки. Между резными деревянными прутьями свисал измочаленный полосатый огрызок, конец которого терялся в матрасе. Прямо в расстегнутой молнии чехла, напоминающей мелкозубый ухмыляющийся рот.

Можно было подумать, что Маркиза спряталась в матрасе, среди пружин и набивки. Затаилась там, ждет, пока хозяин отвернется, чтобы игриво цапнуть за ногу. Но с каких это пор кошки научились расстегивать молнии? Что ей вообще делать там, в такую-то жарищу? Нет, свою кошку Женька знал как облупленную. Да чтобы Маркиза, которая и в квартиру-то заходит только отоспаться, добровольно втиснулась в матрас? А если не добровольно, то…

Женька отпрянул и шлепнулся на задницу. Загорелые предплечья покрылись гусиной кожей. Новыми красками заиграли недавние мысли. Затаилась там, ждет, пока хозяин отвернется, чтобы… И сны еще эти жуткие, тревожные, которые никак не вспомнить…

Женька упрямо замотал головой. Ему тринадцать лет, на дворе белый день, а он сидит перед пустой кроватью и гремит коленками! Еще чего! Он решительно дернул безжизненный хвост и почти не удивился, когда тот остался в руке. Женька с омерзением бросил огрызок на ковер. Ладони перепачкала дурно пахнущая коричневая жижа, но было не до чистоплюйства. Сердце замерло, когда он с болезненным любопытством раздвинул края чехла.

Черт его знает, что он ожидал там увидеть: экзотическую змею – пожирательницу кошек, черную дыру или смертоносный капкан? Женька растягивал края, боясь приближать к щели лицо, потому что ведь так все и происходит в фильмах ужасов. Именно так, когда суешь свою хлеборезку куда не следует. Батя постоянно твердит – не суй руки туда, куда собака свой хрен не сует. Но все же, все же так темно там, и ничего не видать, и щель слишком узкая… Он придвигался, хотя руки подрагивали от сладковатой жути, а затылок леденил несуществующий сквозняк.

Вот, кажется, что-то… Нет, темно. Странно, ни пружин, ни слоев набивки, лишь густая чернота и золотистая пыль, бликующая на солнце. Но какие-то контуры… Да, точно, что-то гладкое шевельнулось там, внутри. Страх волной мурашек прокатился вдоль позвоночника. Может, и впрямь змея? Рука сама потянулась в карман, за ножом, но тут это гладкое, едва различимое, подалось вперед, на миг став явным, почти реальным, и Женька, выпустив чехол, отпрыгнул к окну.

К горлу подкатила тошнота, и запах, этот еле слышный запах тления, сразу стал вездесущим, проникающим, и сон, кошмар про гору немертвой плоти, вспомнился в мельчайших подробностях. С бешено колотящимся сердцем, вцепившись пальцами в подоконник, Женька жался к холодной батарее. Шпарило солнце, за двором, на проезжей части, гудели машины. В соседнем доме скрипнула петлями подъездная дверь и зазвенел тонкий детский смех.

Перед глазами маячила синюшная ступня, ворочающаяся в темноте, как могильный червяк.

* * *

Удивить отца было практически невозможно, но Женьке удалось. Сбивчиво пересказав все, что с ним произошло, Женька ожидал чего угодно – отборного мата, недоверчивого смеха, выволочки за то, что выдумывает всякую чепуху. А батя просто сказал:

– Иди на улицу, жди меня…

– Уже…

– В квартиру не суйся. Я скоро.

В редкой тени тополя было едва ли сильно прохладнее, чем на солнцепеке, но Женьку потряхивала мелкая дрожь. Уверенный голос отца немного успокоил, вернул в чувство. Прислонившись к шершавой коре, Женька пытался разглядеть, что творится в окне его комнаты. Угол обзора был неудачный, но отходить от дерева он не решался, боялся, что не удержат дрожащие ноги. Еще он никак не мог вспомнить, закрыл ли дверь во время постыдного панического бегства. От этой мысли становилось совсем не по себе. Что, если мертвяк уже не в квартире, а в подъезде? Как раз сейчас подходит к тамбуру, чтобы вывалиться на улицу и поковылять за ним, стирая о наждак асфальта гниющие стопы. Или поймал кого-нибудь из девочек Ильиных с третьего этажа…

Отец действительно подъехал быстро. Женьке стало немного легче: значит, действительно переживает, значит, поверил. Не в характере отца было уходить с работы пораньше и тем более мчать домой на такси. Женька едва дождался, когда отец расплатится и вылезет из салона. Бросился ему на шею, чего не делал, наверное, лет с восьми. А может, еще раньше, с тех пор, как не стало мамы. Батя на удивление не отстранился, а обнял крепко, как после долгой разлуки.

– Ну, это, малой, хорош тискаться. Не барышня, ё-моё, – пряча смущение, строго сказал он. – Пошли, разберемся, что там у тебя за хрень случилась.

На этаж Женька поднимался с тяжелым сердцем и ватными ногами. То еще сочетание. Отец же, напротив, взлетел по ступенькам вихрем. От него во все стороны перла лихая недобрая удаль. Женька никогда прежде не видел отца таким.

Возле двери отец остановился и, вынув из кармана выкидуху, деловито щелкнул лезвием. Знаками велел отпереть замок. Как только щелкнула собачка, бесшумно скользнул внутрь. Долгих шестьдесят секунд Женька стоял в подъезде, сжимая в кармане нож, не зная, идти ли следом, или на всякий случай спуститься на пролет ниже. Много ли времени надо, чтобы проверить двухкомнатную хрущевку? Минута? Три минуты? Наконец, на шестьдесят восьмом ударе, в коридоре показался озадаченный отец. В одной руке он держал кошачий хвост, в другой – тускло блестело лезвие выкидухи. Отец кивком велел заходить и запер дверь. Женька понуро поплелся в свою комнату.