Шишков - [41]

Ну, тут я насчет души не постеснялся, все вылил, как знал, как чувствовал. И он едва не прослезился.

Неторопливо открыл защелку высокой калитки, застучал палкой в дверь веранды и позвал хозяйку.

— Клавдия Михайловна! Клавдия Михайловна! К вам гость из Кубани приехал.

Дверь распахнулась… Ласковая и милая хозяйка Клавдия Михайловна любезно пригласила нас. Смотрю, человек мой, как у себя дома, ставит в угол кизиловую палку, снимает шляпу, вешает ее на гвоздик, берет меня за руку и ведет в гостиную.

— Будем знакомы, — говорит он громко, — Вячеслав Яковлевич Шишков. Вы извините меня, что так получилось. Но любопытство писателя иногда не знает предела.

Я долго сидел озадаченный, хотя и раньше догадывался, что это Шишков. Целый час я не мог прийти в себя. „Здорово он меня обвел вокруг пальца. Здорово!“ — думал я.

Хозяйка накрывала на стол, а он задорно, по-своему, рассказывал ей о нашей далекой станице.

В доме было светло, уютно, необыкновенно просто. Беседа за столом шла непринужденно и задушевно…

Так я встретился с Шишковым», — писал позднее Григорий Мирошниченко.

Много внимания Вячеслав Яковлевич уделял работе в Ленинградской писательской организации. В 1928 и 1929 годах он избирается председателем Ленинградского отдела Всероссийского союза писателей. К Вячеславу Яковлевичу часто обращались начинающие писатели, приносили рукописи. Шишков терпеливо читал рассказы, повести, романы и всегда старался помочь молодым. В оценке произведений был строг, советы и рекомендации давал убедительные.

Когда Вячеслав Шишков понимал, что прочитанное им то или иное произведение не содержит в себе никаких данных, чтобы называться художественным, он отвечал начинающему литератору прямо, без обиняков.

«Присланные Вами вещи, — писал он сибирскому журналисту и краеведу И. Лясоцкому, — очень слабы, это не литература, это просто исписанная бумага. Очерк „Знамение“ в тематическом отношении мог бы быть интересным, но он сделан без всякого напряжения, и момент пробуждения рассказчика совсем не оттенен.

И почему Вас вдруг потянуло к писательству? Путь писателя труден, обязанности его велики, ответственность огромна. Не всякий пишущий и печатающий свои книги есть писатель. Это большое заблуждение, и многие десятки, а может, и сотни сбитых с толку людей воображают себя писателями и, не имея никакого багажа за душой, заняты бесполезным, никому не нужным делом. Конечно, по двум коротеньким очеркам трудно категорически оценить способности человека, пришлите что-нибудь еще совершенно отделанное и наиболее удавшееся Вам. Тогда можно будет дать Вам тот или иной ответ в окончательной форме».

Это принципиальное письмо земляку, человеку, с которым Вячеслав Яковлевич был знаком, — свидетельство высокой требовательности к литератору, желание по-настоящему помочь ему. Письмо это заканчивалось такими строчками: «На меня не сердитесь, писал от души и с желанием сделать Вам добро».

Через год И. Лясоцкий снова послал Вячеславу Яковлевичу два рассказа и опять получил суровый и правдивый ответ:

«Уважаемый И. Е., я внимательно прочел Ваши два рассказа, в конце каждого из них дал отзыв.

За время от первого Вашего присыла до сих пор Вы не продвинулись вперед ни в способе выражения своих наблюдений, ни в стиле. Если Ваше писание не отнимает у Вас много времени, конечно, писать можно, и на этот способ убивать досуг надо смотреть как на приятное (для Вас) времяпрепровождение. Если же Вы склонны мечтать, что Ваше писание есть путь к литературной деятельности, то Вы заблуждаетесь. Настоящий писатель вряд ли выйдет из Вас.

Я отлично понимаю, что Вам тяжело читать эти строки, но я не хочу Вас вводить в заблуждение, чреватое тяжелыми разочарованиями.

Всего Вам хорошего.

И не сердитесь на меня».

Это письмо, разумеется, оставило горький осадок в душе Лясоцкого. Он всерьез задумался над отзывом Шишкова, и когда прочитал в журнале «Красная панорама» автобиографию писателя Шишкова и те требования, которые он предъявлял к себе как к писателю, то не стал спешить с новыми рассказами, а начал внимательно читать Горького, самого Шишкова, учился у них писать…

В письме к П. С. Богословскому в марте 1926 года Шишков, посылая ему черновики первых частей романа «Угрюм-река», сожалеет, что не окончил его три-четыре года тому назад, когда было, мол, больше сил, а теперь вот приходится «раскачиваться». Через месяц в письме к М. Горькому Шишков сообщает: «С 1920 года я пишу с большими перерывами — по году и больше — роман „Угрюм-река“. Примечательно то, что наши с Вами романы внешне совпадают. (Речь идет о романе М. Горького „Дело Артамоновых“. — Н. Е.). У меня тоже изображено семейство купцов-сибиряков. Данило Громов — дед-разбойник, умирая, оставляет наследство сыну-пьянице, Петру. Сын Петра — Прохор Громов — гений, делец, на голом месте в тайге строит заводы, фабрики, оживляет огромный район и, в зените своей славы и могущества, гибнет. Сознание, что дело ради дела, что дело, не одухотворенное высокой идеей, а основанное лишь на эксплуатации другого, это сознание создает в его душе крах… Самое же главное, скрытое главное — идет с самого начала, и главное это — Угрюм-река, т. е. Жизнь, в широком понимании этого слова».