Шиш вам, а не Землю! - [126]
— Елизар Семёнович! Кондратий Игнатьевич! — обратились к полковникам союзной армии пирегойцы. — не соизволите ли откушать с Её Светлостью принцессой Пирегойи Рифмой?
— Соизволим, — не стал ломаться проголодавшийся, как волк, Кондратий. — Кабы у вас ещё и абсент нашелся, было бы вообще со всех сторон симпатично.
— Если вас не затруднит, милостивые судари и сударыни, — языком, более приличествующим обстановке, отозвался Середа, — подскажите, где тут у вас рукомойник и покончим с этим?… Смотри, не напейся, — показал кулак он Кондратию. — Ещё не хватало тащить по ракетодрому тебя под мышки. Опозоришь ведь всех: и меня и Землю и землян. Всю гелиоскую Систему.
— Да я чего, Семёныч? Я ж ничего! — оправдывался заранее и наперёд Кондратий. — Наконец-то, благодаря объединённым усилиям землян и некоторых планет фэтской Системы, фэтский Мир познал мир и по такому случаю предусматривается годовой праздник по земному летоисчислению, празднества с их карнавальными шествиями, всенародной гульбой и салютами в честь победы, Семёныч.
— Значит, на год уходишь в запой, Кондраша? Так тебя понимать?
— Я могу и вообще не пить, Семёныч. Принципиально. Ты ж меня знаешь. Брошу и всё. Закодируюсь или торпеду вошью. И ни капли, ни глоточка!
— Ох, Кондратий, и, что мне с тобой делать? — сокрушённо качал головой Середа. — Ладно, гуляй, гусар. Хрен с тобой! Но только не забывай, что ты на службе.
— Есть не забывать, товарищ полковник!
— Действуйте, лейтенант.
Эпилог
Потихоньку Кондратий и Середа всё реже стали вспоминать о Земле. Их квазиностальгия нашла более оптимистические формы, легко вписавшиеся в график праздничных развлечений фэтской Системы, а самый разудалый, квасной патриотизм был вытеснен напрочь событиями, которые последовали вслед за приземлением на Пирегойю. Ведь только там принцесса призналась родителям, что давно и безутешно влюбилась в Кондратия. А Кондратия она поставила перед выбором: или башка с плеч или безбедная и сытая жизнь в качестве наследника престола, но жизнь совместная с принцессой.
— Вот, блин, — жаловался по прошествии некоторого времени начальнику Кондратий. — Я ей говорю, что её батя император, а она мне: он — король. И не переспоришь. Вот и живи с ней! Никакого почитания в отношении мужа. Эмансипация, грозящая перерасти в матриархат. Золотая посуда после пиршеств грязная. Во Дворце частенько не метено. Чуть выпью из кубка, усыпанного бриллиантами, где-нибудь втихаря за троном — она тут, как тут! «А ну дыхни!» — требует!
— Тебе надо прекращать этот бардак и погонять её хорошенько, — советовал Середа. — Битая баба лучше не битой. Это всякий в галактике скажет.
— Ревнивая сука, Семёныч, — продолжал жаловаться Кондратий. — «Опять, — говорит, — по дворовым девкам шлялся!»
— Я, — говорю, — только — по фрейлин. Что я дурак, — говорю, — свою знатную кровь портить!
— А она что?
— А она говорит: «погною всех в тюрьмах и острогах!» «Для чего мы тогда с тобой демократию вокруг Фэта устанавливали? — спрашиваю. — Двойными стандартами живёшь, милая».
— А родители её что?
— А родители, знай себе, царствуют. Сидят день-деньской на троне, да телек смотрят.
— Мдаа, — только и смог вымолвить Середа.
