Широки врата - [33]

II

Вечером они прибыли в Берлин. Места в отеле Адлон были забронированы по телеграфу, и газетчики их уже ждали. Они были заметными людьми, которых знали в городе, и их приезду уделила большое внимание пресса, контролируемая нацистами. «Ночь длинных ножей» прошлым летом почти убила поток туристов, очень важный для немецкой экономики, и Regierung хотело внедрить мысль, что все это была древняя история в то время прискорбная необходимость. Но теперь её следует забыть всеми как дома, так и за рубежом.

Две сияющих американских Zelebritäten[31] будут давать интервью на фоне треска фотовспышек, и их мнения по вопросам искусства будут принимать всерьез. Они приехали купить старых мастеров и готовы платить драгоценные американские доллары. Они собираются посетить старого друга графа Штубендорфа, также друга детства герра Бэдда, Курта Мейснера, композитора. Они имеют намерение посетить Осенний салон, проводимый под личным контролем фюрера, которое исключит появление там дегенеративных модернистских работ. По этому вопросу герр Бэдд полностью согласен с фюрером. Герр Бэдд является пасынком известного французского художника, и имел честь лично показать фюреру один из самых известных портретов работы Дэтаза. Об этом писали прежде, и информация об этом находится в архивах газет. Так что репортеры могли подготовиться заранее. Когда отвечая на вопрос, герр Бэдд заявил, что он аполитичен, это понравилось всем. Нацисты хотели, чтобы весь мир был аполитичен, кроме них самих.

Ланни позвонил Штубендорфу и убедился, что оба их друга находились в поместье. Его светлость возобновил своё приглашение, и на следующее утро они отправились в Верхнюю Силезию по одной из самых быстрых дорог. Это был угольный район, и огромное количество заводских труб выбрасывали клубы дыма в холодный воздух приближающейся зимы. Район Штубендорф был частью Польши с момента подписания Версальского договора, и если спросить, почему здесь горит уголь и крутятся заводские механизмы, любой человек, говорящий на немецком языке, скажет вам, что ни один немец не хочет войны, но каждый немец решил вернуться в Фатерланд. Вооружение и строевая подготовка были самые распространенные достопримечательности местности. Эта была ясная демонстрация немецкой воли всему ненемецкому миру. Если они хотят войны, то они её получат. Если они хотят мира, пусть выметаются из немецких земель.

Для Ланни Бэдда это было старой проблемой. Он слушал, как она обсуждалась на Парижской мирной конференции днями и ночами с любой возможной точки зрения. Он видел собственными глазами старейших государственных деятелей, известных, как «большая тройка» — Вильсон, Ллойд-Джордж, Клемансо. Деятели ползали на коленках вокруг огромной карты, разложенной на полу, пытаясь цветными карандашами отметить какое-то решение неразрешимой проблемы. В одной местности проживали различные национальности, и если решать проблему по принципу самоопределения, придется делить не только районы, но даже и деревни. В Штубендорфе большинством являлось польское население, но они были в основном бедные крестьяне. В то время как состоятельными и образованными были немцы. Последние могли пошуметь и делали это. Они смотрели на поляков как на недочеловеков, рождённых быть под властью расы господ, и теперь у этой расы был фюрер, который собирался добиться этого. Единодушие, с которым он был поддержан, произвело большое впечатление на Ирму. Но ей не следовало упоминать об этом факте, чтобы не получить ответ Ланни: «Это потому, что все несогласные были убиты или посажены в концентрационные лагеря, а какое тут единогласие?»

III

Их радушно приняли в обновлённом и уютном замке, который оказался не таким большим, каким воспринимал его Ланни в возрасте четырнадцати лет. Его светлость был старомодным прусским аристократом, очень важным и официальным, но сообразительным в пределах своего образования. Он считал себя очень современным, принимая двух светских, но нетитулованных американцев в своем доме. Он делал это после встречи с ними в Берлине и тщательного расследования, что они обладают реальными деньгами и знакомы с влиятельными лицами. Их можно будет незаметно выспрашивать об отношении Англии, Франции и Америки к событиям в Фатерланде. Граф, высокопоставленный офицер рейхсвера, принял новое правительство, как ему велел долг. И если в его мыслях и были некоторые оговорки, то ни один иностранец не узнает о них. Ему не нужны были оправдания, он принял достойную позицию. Всё, что делают немцы, становится правильным.

Эта немецкая аристократия впечатлила Ирму, почти также, как английская. Они были проверены веками и от этого они получили уверенность в себе. По сравнению с ними она чувствовала себя parvenue[32], хотя, конечно, не признала бы это даже самой себе. Тем не менее, она наблюдала, что они делали, и что говорили, и делала заметки для себя. Она научилась молчать, когда она не знала, что сказать, и это подходило к ее спокойной манере поведения. После она могла спросить Ланни о предмете, находя удобным для себя обширные знания своего мужа. На его ответы всегда можно было положиться, когда они относились к музыке, поэзии, живописи или истории и всему другому, кроме политики и экономики. Аристократия ему была скучна, и он её высмеивал. Возможно, это тоже был признак аристократизма, который впечатлял его жену, но иногда ее раздражал.