Шифр Шекспира - [97]

— Принц Хэл превратился в Генриха Пятого, — проговорил сэр Генри.

Я пожала плечами:

— Шекспир написал пьесы о Генрихах примерно тогда же, когда мистер Уильям Стэнли стал графом Дерби. Если они основаны наличном опыте, время самое верное.

— Главное, оно подходит для сочинительства. В отличие от Оксфорда Дерби находился в добром здравии, пока писались пьесы.

— Где же противоречие? — спросил Бен. — Его разве что Шекспиром не звали.

— Больше нигде, — ответила я, улыбнувшись. — Дерби подходит по всем статьям, за исключением одной: убедительной связи с шекспировскими пьесами.

— Что ж, теперь мы ее нашли, — сказал Бен.

Я развернула вальядолидскую ксерокопию обложки и стала разглядывать герб Дерби с орлом и младенцем. Это, бесспорно, доказательство. Только чего?

Самолет, приближаясь к Лондону, стал снижаться. К северу от Пиреней облака затянули небо, точно флисовое одеяло, колышущееся на ветру. Над проливом они сгустились уже толстой периной, полностью скрывая землю. Мы нырнули прямо в них — по стеклу поползли редкие капли. К моменту посадки лило как из ведра. У выхода из аэропорта нас встретил Барнс, и вскоре мы уже направлялись в Стратфорд — на запад, сквозь пелену дождя.

Давно я уже здесь не была. Память рисовала только деревянно-кирпичные островерхие домики, льнущие друг к дружке, виснущие над людным тротуаром. И еще голос Роз.

Со времен Средневековья и Ренессанса Стратфорд превратился в захудалый, сонный городишко. От былого процветания почти ничего не осталось. Когда первый из мошенников, Ф.Т. Барнум[45], проявил интерес к дому, где родился Шекспир, и предложил переправить его в Нью-Йорк, вся Британия содрогнулась от ужаса и поднялась на защиту своего наследия. (Должна заметить, одним этим он увековечил себя больше, чем всеми балаганными выходками.)

Роз, правда, со мной не согласилась. Стратфорд казался ей еще отвратительнее «Глобуса». По крайней мере, угрюмо заметила она однажды, в «Глобусе» не хвалятся тем, что Шекспир играл на его новых подмостках. А дом, где родился Шекспир, по ее словам, — такая же фикция, только раздутая до небес. Почти как блошиный цирк или мумия русалки того же Барнума. Нет ни малейшего доказательства, что Шекспир вообще переступал порог этого объекта всенародной любви. В любом случае он был реконструирован только в девятнадцатом веке, хотя всякий гид с радостью покажет кровать, в которой Шекспир появился на свет. Единственный дом, где он достоверно бывал — Нью-Плейс, — стал ямой в земле.

— Садом, — возразила я. — А не ямой.

— Сад вырос из его погребов, — ворчала Роз. — На помойке — глицинии, на отхожем месте — розы.

Я заспорила, что родился он определенно в Стратфорде, вероятнее всего, на Хенли-стрит, где, по документам, находились владения его отца. Мне, правда, пришлось признать, что их расположение точно указать нельзя. Конечно, куда проще боготворить отдельный дом, чем стоять на улице и расточать восторги неопределенному лоскуту земли.

— Религия, — отмахнулась Роз. — Опиум народа.

— Не будь этого опиума, вы остались бы без работы.

— Хочешь поклоняться, — сказала она, — поклоняйся его словам. Ищешь храм — ступай в театр.

Вот тут-то я поймала ее на слове.

— В конце концов, — уступчиво закончила Роз, — если тебе так хочется прикоснуться к истории, есть Стратфордская церковь. Уж там-то он точно бывал. Да что я говорю — до сих пор лежит!

«Людей переживают их грехи; заслуги часто мы хороним с ними». Офелия всеми силами старалась это опровергнуть. Удалось ли ей — вот в чем вопрос.

Мы собирались найти на него ответ.

Машина катилась почти бесшумно — только колеса шуршали по мокрому асфальту да тихо поскрипывали «дворники».

Город появился внезапно, словно вырос среди зеленых полей и холмов. Повиляв по изогнутым улочкам, мы переехали через мост над Эйвоном и свернули на Хай-стрит. Остановились у любимого пристанища сэра Генри — отеля «Шекспир», что неподалеку от церкви. Несмотря на возраст, отель все еще радовал глаз: настоящая тюдоровская архитектура, белые с темными балками стены, островерхая крыша… Внутри он оказался и вовсе роскошным.

Сэр Генри взял номер и велел подать ужин туда. После этого мы подогнали машину к заднему входу, и я осторожно прошмыгнула наверх.

Как только мы расположились, Бен отправился на разведку — узнать, нет ли в церкви охраны. Сэр Генри задремал в кресле, а я села на кровать разглядывать свои листки из Вальядолида. Перед глазами неотступно вставала книга.

Эмблема Дерби на обложке не доказывала его авторства — лишь то, что он владел книгой. Равно как и цитаты на полях. В эпоху Ренессанса поэмы и сонеты имели широкое хождение, и не только шекспировские. Понравившиеся строки можно было записать в альбом — выходило нечто вроде сборника стихов, изречений и анекдотов, которые хранились и перечитывались, чтобы вовремя приправлять ими беседу или письмо. «Я» любого сонета оставляло простор для воображения. Каждый мог примерить его на себя. Если Дерби выписал цитату из сонета, значит, он ее просто знал, как и отрывок из «Юлия Цезаря».

Шекспирами от этого не становятся.

Однако связь была налицо — пусть тонкая, как нить паутины, зато такая же прочная.