Шифр Шекспира - [45]

— Ну-ну, — подбодрил Бен, слегка наморщив лоб.

Я объяснила, что в устах Сервантеса история Карденио начинается с находок: мертвого мула, все еще под седлом и при седельной суме, полной золота, стихов и любовных писем, на которые рыцарь и оруженосец натыкаются у горного перевала. Вскоре встречный козопас увязывает мула и суму с тревожными новостями о безумце в лесу. Когда Дон Кихот и Санчо Панса встречают его, слухи превращаются в воспоминания, которыми юный Карденио — разумеется, в момент прояснения ума — делится с путниками, рисуя картину своей первой любви и предательства любимой. Наконец его история восстает из слов к реальности (по крайней мере с точки зрения Дон-Кихота и Санчо Пансы): рыцарь с оруженосцем встречают ее главных действующих лиц в таверне, где те плачут, кричат, дерутся и прощают друг друга. К кульминации сюжета провал между слушателями и героями рассказов исчезает и действие охватывает всех.

— Здорово, — похвалил Бен. — Сама придумала?

Я рассмеялась:

— Если бы! Это придется записать на счет Сервантеса. Так вот, большая часть его сюжетов такая, слегка бессодержательная. — Я убрала прядь парика с шеи, изгибаясь в поисках ветерка. — Хотя если уж я разглядела этот маневр, то Шекспир наверняка заметил его сразу и продумал глубже. В конце концов, его самого посещали подобные идеи, задолго до «Карденио». Это с блеском выразилось в «Укрощении строптивой», а позже — в «Макбете». Помнишь, загадки…

— Про человека, не рожденного женщиной, и лес, который идет на замок? — подхватил мою мысль Бен. — Макбет решил, что это просто иносказательное «никто и никогда».

Я кивнула:

— А все вышло вполне буквально. В «Макбете» эта идея рассказа в рассказе — пророчества, которое потом сбывается, — страшно завораживает. — Я отпустила парик, пряди снова упали на шею. — Приятно думать, что к концу жизни Шекспир снова решил повеселить публику этим приемом. Только не вижу, как можно сделать это применительно к «Карденио», обойдясь без рыцаря с оруженосцем — свидетелей, которые становятся участниками событий.

Нас осенило разом. Я увидела, как у Бена побелели пальцы на руле, чувствуя, как у самой отливает кровь от лица. Точно так же по следу Карденио шла Роз. Разыскивая его, она появилась на сцене тенью отца Гамлета и погибла, как погиб тот, — от яда, навсегда оставшись в памяти с удивленно распахнутыми глазами.

Значит, ее убийца играл не только в Шекспира, но и в Сервантеса — изображал Дон-Кихота, который всех затягивал в свои безумные фантазии, а потом претворял их в жизнь.

Или смерть.

И это было совсем не весело.

— Думаешь, он знает о Сервантесовом следе? — тихо спросил Бен.

Я пожала плечами, отчаянно надеясь на обратное.

— Прибавь газу.

19

Пустыня неслась мимо в желтой дымке. Когда доиграл Бетховен, я поменяла его на «Ю-Ту», что, как ни странно, соответствовало обстановке, поскольку за окном уже несколько часов кряду маячили только шипастые канделябры агав — тех самых, в честь которых Боно назвал свой первый альбом[21].

— Долго еще до цивилизации? — спросила я, когда полилась музыка, такая же печально-тягучая, как окружавший ландшафт. — Мне надо позвонить сэру Генри.

— Хочешь выдать наше местонахождение?

— Нет. — Я насупилась. — Не хочу.

Бен бросил мне свой сотовый.

— А почему же ты его не выкинул, как мой? — вскинулась я. — Или у тебя смартфон, со всякими звоночками-примочками?

— Он самый. К тому же вряд ли кому-то понадобится искать того вымышленного типа, на чье имя он зарегистрирован.

Я набрала номер сэра Генри, мысленно подгоняя двойной английский гудок: «Отвечай же, черт тебя побери!»

Раздался щелчок.

— А-а, вот и наша блудная дочь, — произнес сэр Генри. — Правда, заблудшим свойственно возвращаться, а ты, как я вижу, этого делать не намерена. Могла бы и вовсе не объявляться, раз мои слова тебе как об стену горох.

— Простите…

— Да-да, очень трудно было набрать две строчки: «Жива, мол, здорова», — с укоризной продолжил сэр Генри.

— Я ведь звоню…

— Конечно, не просто так, — проворчал он.

Однако виниться не позволяло время.

— Вообще-то по поводу отчета токсикологов, — созналась я.

Сэр Генри терзал меня еще несколько минут и только потом нехотя посвятил в то, что узнал. Полиция определенно кое-что обнаружила. Синклеру, или «инспектору Туче» (точнее, уже «Тучиссимо» — сэр Генри его повысил), вдруг позарез понадобилось переговорить со мной о «Гамлете».

Когда Синклер довольно грубо справился о моем отсутствии, сэр Генри предложил свою помощь в качестве консультанта. Синклеру пришлось согласиться, но он также дал понять, что сэр Генри мне в заместители не годится, чем, несомненно, не прибавил тому настроения. Его тщеславие порой не уступало павлиньему.

Если сэр Генри мог только гадать, что нашла полиция, то об утрате, которую понес «Глобус», он знал наверняка. Рассказывая о пропавшем фолио, он так откровенно рассчитывал на ахи и охи, что мне стало даже неловко, когда пришлось сказать:

— Гарвардское тоже пропало. Вчера ночью.

Он выругался.

— А что с копией Чемберса? Ты нашла ее?

— Да.

— Ну и как, пригодилась?

— Да.

Я ждала, что он спросит как, но на этот раз сэр Генри решил меня удивить.