Шифр Шекспира - [44]

На мой взгляд, солнце жгло на полную катушку.

Бен отвлек меня от раздумий.

— Так почему Роз заставляла тебя колесить по пустыням и горам, собирая для нее материал? Ты отсюда родом?

У меня вырвался смешок.

— Нет. Я родом отовсюду и ниоткуда разом. Семья дипломатов, одним словом. Зато у меня была золотая тетя, она-то и держала в этих краях ранчо. В Аризоне, у мексиканской границы.

— А имя у твоей золотой тети было?

Я улыбнулась:

— Тетя Хелен. Правда, отец за глаза называл ее баронессой. — Я посмотрела вдаль. — Когда мне было пятнадцать, родители погибли — их самолет рухнул в Кашмире, у подножия Гималаев. Я тогда жила в интернате, а потом поехала на каникулы к тете Хелен. «Две девчонки и двадцать квадратных миль дикого неба», как она говорила. Я тосковала по родителям, а ранчо ненавидела — поначалу. Ничего, кроме неба, высоких, вечно шепчущих трав цвета выбеленных костей и причудливых гор на горизонте. Но в конце концов «Коронное С» стало единственным местом, где я чувствовала себя как дома.

Я любила родителей, но никогда не знала их по-настоящему. Они были поглощены друг другом и собственной карьерой большую часть моего детства, а тетя Хелен любила меня с младенчества — безоглядно, как тигрица. Я тут же подумала, что именно она дала мне силы выносить Роз. Хоть и не навсегда.

— А это ранчо уже кануло в прошлое?

— Вместе с тетей. Она умерла, когда я заканчивала колледж, а землю поделили и продали — слишком дорого для наследства. Тетя не хотела, чтобы мы — я или кузины — осели на ранчо или, чего хуже, поругались из-за него. Теперь на этом месте — лоскутное одеяло из участков всяческих важных шишек, которые любят по выходным поиграть в ковбоев. Я туда больше не возвращалась.

— Потерянный рай, — тихо вымолвил Бен.

Помолчав, я кивнула.

От горизонта до горизонта замерло все, кроме машин, бегущих по шоссе, ряби воздуха над раскаленным асфальтом и далекой, где-то почти вне поля зрения, птицы — как будто орла, кружащего в воздушном потоке.

— А ты не называешь Роз тетей, — сказала я.

— Ей это не нравилось, — ответил Бен, ведя одной рукой, а другой тем временем шаря в коробке с дисками. — Великим просторам — великую музыку. Бетховена?

— А как насчет великой книги? — поправила я.

Пять минут спустя Бен вникал в сюжетные хитросплетения «Дон Кихота» под «Героическую» симфонию.

Основная линия была довольно прозрачна. На глазах насмешливого мира старый чудак Дон Кихот становится странствующим рыцарем и объезжает Испанию в поисках приключений в компании верного толстяка слуги, Санчо Панса. Здесь все нормально.

Закавыка с Карденио крылась в том, что его линия побочная, а их в «Дон Кихоте» очень сложно вычленить целиком: то они возникают из ниоткуда, то обрываются на самом интересном месте. Насколько мне удалось разобраться, начинается история так: юный Карденио (у Сервантеса — Карденьо), оторванный от дома, состоит в свите некоего герцога. У него есть друг Фердинанд, младший сын герцога, которому он поручает заботу о Люсинде, своей возлюбленной. Однако, мельком увидев Люсинду у окна при свече, Фердинанд забывает о дружбе и решает посвататься к ней сам.

Вернувшись домой, Карденио застает любимую с другом перед алтарем, набрасывается на них с обнаженной шпагой, но, никого не убив, убегает в горы, обезумев от горя и ревности. Люсинда падает в обморок, роняя кинжал и предсмертную записку. Не в силах покончить с собой, она уходит в монастырь.

— Хорошенькое начало для комедии, — заметил Бен.

— Это только завязка, — ответила я. — Там, где большинство писателей выдыхается, Сервантес только начинает разогреваться.

Бен ненадолго задумался.

— Что же, по-твоему, сотворил с ним Шекспир?

— Вопрос на несгораемую сумму, верно?

Кондиционер пахал без передышки. В салоне хлопало и дребезжало все, что не было привязано. Один мой бок замерзал, второй потел от жары. Я отклеилась от сиденья и повернулась так, чтобы спину овевал холодок.

— Будем надеяться, он хотя бы оставил старика рыцаря с оруженосцем.

— Предпочитаешь плутовскую комедию романтической сказочке?

Он спросил просто так, но я все равно ответила:

— Почти всегда. Хотя бывают и исключения. — Я откинулась на сиденье и выглянула в окно, подыскивая слова, словно камни, лежащие где-то в пустынной пыли. — Кихот и Санчо… они как бы философский стержень всей книги, то, что не дает ей скатиться до мелодрамы.

— Тебе нравится думать, что Шекспир не растрачивался на мелодрамы?

Трудно было сказать: всерьез ли Бен спросил или просто меня поддевает. Скорее всего и то и другое. В конце концов, не зря Роз была его тетей.

— Мне нравится думать, что он отличал гения от бездарности. С «Дон Кихотом» все не так просто. Он многослоен. Его можно читать и как одну историю, и как сборник историй, если хочешь посмеяться. Это лежит на поверхности. А приглядевшись, можно увидеть второй слой — в нем действуют сами истории. Порой они даже спорят с автором, не желают оставаться там, куда их вписали. — Говоря, я наблюдала за Беном — зевнет ли от скуки или поднимет мою мысль на смех? Он, напротив, слушал на удивление внимательно, и это так не вязалось с его цветастым костюмчиком, что я чуть не прыскала в кулак.