Шибуми - [36]

– На луг?

– Да. Это место, в которое я перехожу. Так я и узнаю, что минуты отдыха пришли.

– Это настоящий, реальный луг? Он существует в действительности?

– Да, разумеется.

– Луг, на котором ты когда-то бывал? Любимое, запомнившееся тебе место?

– Я не могу его помнить. Я никогда не бывал на нем в умаленном, сжатом состоянии.

– Сжатом?

– Понимаете… Когда я живу только в своем теле и не отдыхаю.

– Так, значит, ты считаешь, что нормальная, обычная жизнь – это умаленное, сжатое состояние?

– Я думаю, что то состояние, когда я отдыхаю, – нормально. А это, теперешнее… оно временное и… ну да, сжатое.

– Расскажи мне об этом луге, Никко.

– Он треугольной формы. Склоны его уходят вверх, в вышину. Трава там высокая, пышная. Животных нет. Никто и ничто никогда не топтало этой травы, не приминало ее, не использовало как пищу. Там растут цветы, в воздухе чувствуется легкое теплое дуновение… Блеклое небо. Я всегда рад вновь превратиться в траву.

– Ты бываешьтравой?

– Мы словно бы перетекаем одно в другое, сливаемся воедино. И ветерок, и золотистый солнечный свет. Все мы… неразделимы, слиты в едином целом.

– Понимаю. Понимаю. То, как ты описываешь свои мистические ощущения, напоминает мне другие описания, которые я читал. Те, кто пишет об этом, обычно называют этот луг “врата” или “путь”. Ты когда-нибудь думал о нем такими словами?

– Нет.

– Так. И что же происходит потом?

– Ничего. Я отдыхаю. Я одновременно везде и во всем. Я не думаю ни о чем, я растворяюсь в наслаждении. А потом… я начинаю уменьшаться, сжиматься. Я отделяюсь от солнечного света и от луга и снова замыкаюсь в жесткие рамки моего тела. И отдых заканчивается.

Николай неуверенно улыбнулся.

– Кажется, я не очень хорошо описал все это, учитель. Это не то, что можно выразить словами.

– Нет, нет, ты рассказываешь прекрасно, Никко. Ты возродил во мне воспоминание, которое почти изгладилось из моей памяти. Один или два раза, когда я был еще ребенком… Летом… Мне кажется, я испытывал короткие перенесения, подобные тем, о которых ты говоришь. Я когда-то читал, что большинство людей в детстве переживают иногда похожие мистические ощущения, но, вырастая, теряют их. И забывают о них. Расскажи мне еще что-нибудь. Как получается, что ты продолжаешь играть в го в то время как ты?.. Когда ты там, на своем лугу?

– Но ведь я здесь точно так же, как и там. Я ухожу, но при этом остаюсь на месте. Я часть этой комнаты и этого сада.

– И меня, Никко? Ты также и часть меня?

Николай отрицательно покачал головой.

– Там, где я отдыхаю, нет никаких живых существ. Я единственный, кто это видит. Я вижу нас всех, и солнечный свет, и траву.

– Понятно. А как же ты делаешь ходы и переставляешь камни, не глядя на доску? Откуда ты знаешь, где проходят линии? Как ты узнаешь, куда я поставил свой камень?

Николай пожал плечами. С его точки зрения, это было настолько очевидно, что не требовало объяснения.

– Я – часть всего окружающего, учитель. Я вхожу… Нет, я теку в едином потоке. Вместе с го, с камнями. Доска для игры и я неразделимы, мы – одно целое. Как же мне не знать пересечения линий или расположения камней?

– То есть ты смотришь как бы изнутри игрового поля?

– Изнутри или снаружи – это одно и то же. Однако слово “смотреть” тут также не совсем подходит. Когда ты везде и во всем, тебе не нужно смотреть. – Николай обескураженно покачал головой. – Нет, я не могу этого объяснить.

Отакэ-сан легонько сжал руку Николая, затем отпустил ее.

– Не буду тебя расспрашивать. Признаюсь, я завидую тому мистическому покою, который ты обрел. А больше всего твоей способности обретать его столь естественно, не сосредотачиваясь и не прикладывая никаких усилий, без чего даже праведные, святые люди не могут достигнуть этого состояния. Но, завидуя тебе, я в то же время боюсь за тебя. Если мистический экстаз стал – а я полагаю, так оно и есть – естественной и необходимой частью твоей внутренней жизни, что случится с тобой, если твой дар вдруг исчезнет, если ты не сможешь больше испытывать подобные ощущения?

– Я не могу представить себе такого, учитель.

– Знаю. Однако в книгах написано, что эта способность может исчезать; тогда неожиданно теряется путь к этому высшему, внутреннему покою. Вдруг в твоей жизни произойдет что-то, что наполнит твою душу постоянной, неослабевающей ненавистью или страхом, и тогда ты утратишь свой дар?

Мысль об утрате самой естественной и самой важной части его жизни смутила и встревожила Николая. На мгновение его охватил ужас; он подумал, что боязнь потерять эту способность вполне может привести к ее разрушению. Ему захотелось уйти от этого разговора, от этих новых для него, невероятных сомнений и предположений. Опустив глаза, глядя на доску, мальчик размышлял о том, что бы он стал делать, утратив он свой дар.

– Что бы ты сделал тогда, Никко? – помолчав немного, повторил Отакэ-сан.

Николай поднял глаза; взгляд их был совершенно спокойным и бесстрастным.

– Если бы кто-нибудь отнял у меня эти минуты отдохновения, я убил бы его.

Голос его прозвучал ровно, с каким-то фаталистическим спокойствием, и Отакэ-сан почувствовал, что слова эти были сказаны не в запальчивости, в них не прозвучало и тени гнева; это была правда. Именно эта ясная, абсолютная уверенность больше всего встревожила Отакэ-сан.