Шхуна, которая не желала плавать - [47]
В порт прибыли задержанные туманом два иностранных траулера, для них потребовалось место, и «Счастливое Дерзание» перегнали сюда, а перегонявшие ее матросы не сочли нужным поставить нас в известность о случившемся.
Наш проводник удалился, унося фонарь и предоставив нам ощупью забираться на нашу шхуну и спускаться в ее черные недра — у нас даже спички не было посветить себе.
К этому времени я настолько к ней привык и столько раз приходил в болезненное соприкосновение с выступающими частями корпуса, рангоута, двигателя и другими препятствиями, что сумел бы благополучно пройти между ними с завязанными глазами. А потому я спустился в каюту первым — с самыми плачевными результатами. Под моей ногой что-то хрустнуло, я потерял равновесие и сжал в объятиях холодный торс двигателя. Я не выругался, потому что насмерть перепугался. Я был в каюте не один! Вокруг меня повсюду слышался невнятный шепот, шелест, царапанье, и что-то шевелилось под моим распростертым телом, что-то ползало по моим раздвинутым ногам. Я кое-как встал, нашел лампу в жилой части каюты и трясущимися руками умудрился ее зажечь. Майк начал было спускаться по трапу и вдруг замер. В неярком свете лампы мы оба увидели, чем нарушено наше одиночество.
В начале вечера Пауло принес нам в подарок большую картонку, доверху наполненную крабами. Никого не застав дома, он поставил картонку у нижней ступеньки трапа, чтобы мы наверняка ее нашли, когда вернемся.
И были эти крабы не какими-то замухрышками, которые снуют по пляжам, а здоровенными, мощными и энергичными глубоководными крабами с панцирями шести с лишним дюймов в поперечнике и крайне внушительными клешнями. Десятки и десятки их. Пауло хотел, чтобы мы устроили обильное пиршество, но крабы придерживались другого мнения. Нам удалось загнать в угол и посадить в ведро пяток-другой, но остальные оказались слишком уж прыткими или слишком уж хорошо вооруженными и нам явно не по зубам. В подавляющем большинстве они благополучно укрылись в трюме, спрятавшись под настилом.
Заверяя друг друга, что сен-пьерские крабы, в отличие от тихоокеанских пальмовых воров, не умеют лазить по вертикали, мы устало забрались на койки, намереваясь продолжить ловлю крабов завтра при дневном свете и в резиновых сапогах.
Это был очень долгий, очень утомительный день.
Глава четырнадцатая
«ЗАДНИЦА САЛЛИ»
Мы с Майком и крабы уснули примерно в четыре утра, когда сильный дождь забарабанил по крыше каюты. И были разбужены в семь, когда по крыше каюты забарабанила тяжелая рука.
В не слишком солнечном настроении я открыл люк и увидел, что дождь все еще льет, а туман густ, как обычно. На палубе катера Пауло толпилась заметно промокшая кучка людей, состоявшая из молодого патера, двух мальчуганов (служек, решил я), Теофиля Дечеверри, его сына Жоржа и Мартина Дютена. В призрачном свете зари они смахивали на дюреровскую гравюру, изображающую плакальщиков, явившихся за покойником.
Однако явились они для совершения обряда крещения «Счастливого Дерзания». Чтобы, так сказать, смыть ее протестантские грехи и сделать ее честной женщиной.
Когда они сгрудились в неприбранной каюте, Мартин шепотом извинился за столь ранний визит, но у святого отца другого свободного времени не нашлось. Он добавил, что святой отец мучается свирепым насморком, с трудом говорит и хотел бы кончить все побыстрее.
Я ничего против не имел. Стоять в нижнем белье было зябко, и меня тянуло поскорее вернуться в теплый уют моего спального мешка. Майк, на котором даже нижнего белья не было, оставался в своем мешке и не изъявлял никакого желания его покидать.
Служба, к счастью, оказалась несложной. Пока мальчики тянули псалом, патер достал бутылку со святой водой, откупорил ее и поднял над центром стола.
Все мы, кроме Майка, старались стоять прямо, а в каюте «Счастливого Дерзания» это недостижимо. А потому наши головы волей-неволей согнулись — как и наши колени и наши спины. Ну а Майк поегозил, пока не сумел принять полуколенопреклоненную позу, так и не покинув спальника, только вид у него был не слишком благоговейный. Скорее он походил на погонщика верблюдов, разбуженного ни свет ни заря в лютом холоде пустыни, чтобы он мог поутру поболтать с Магометом.
Негромко посапывая, патер произнес одну-две молитвы, а затем приготовился дать шхунке ее новое имя. И в тот миг, когда он произнес его и перевернул бутылку, святого отца сотряс оглушительный чих.
Святая вода брызнула во все стороны. Бутылка, описав сверкающую параболу над столом, приземлилась на койке Майка. Капли рикошетом оросили сосредоточенные лица всех нас. В крайнем смущении патер торопливо пробормотал благословение и спешно ретировался.
Теофиль с сыном и Мартин тоже ушли, а мы с Майком и крабы остались в одиночестве размышлять над свершившимся таинством. Майк испытывал к злополучному священнослужителю более глубокое сочувствие, чем я.
— Не хихикай, Моуэт! — сказал он, стряхивая святую воду со спальника. — Вот попробуй произнеси вслух название этой дурацкой лоханки и посмотри, что получится!
Я попробовал и понял, на что он намекал. Но почему бы, любезный читатель, тебе самому не попробовать?
