Шейх и звездочет - [57]

Аширов сладко затянулся «казбечиной»:

— Чего мнешься в дверях? Заходи.

— Дак я тут домишки попутал. Залетел к соседям твоим, теперича приглядываюсь перед тем, как шагнуть-то.

— Кто видел тебя — нет?

— Детишки... Целая орава. Сидят за столом, а старшой баланду по мискам расхлещивает. И знаешь, супец тот из чего? Из картофельных очистков. Я спрашиваю: где мать? На работе, отвечают. А отец? На фронте погиб. На флллонте — выговорить-то не может один.

— Взрослых, говоришь, не было?

— Не-е — шелупень, мал мала меньше. Зато глазища — во! Хлебают... И ни крошки хлеба на столе. Слышь, давай подкинем немного. И картошечки...

— А лучше тушенки с пивом.

— Ну, муки хоть меру? А?

— Сдурел?

— А чего такого? Тоннами ворочаем, не убудет.

— Сдурел, спрашиваю? Через их сенцы прямиком на Черное озеро хочешь, к капитану Дубову на рюмку чая? Благодетель нашелся, богу твою мать. Миллионер. Мамаша-то вернется — поинтересуется, откуда гостинцы. Суседи плинесли... Какие соседи? Откель у них столько жратвы? И вообще, что за соседи появились, почему на фронте кровь не проливают, а в тылу лежат обжираются? Кап — куда следует. И все.

— Жалко ребятишек.

— Не ври. Было бы жалко, пошел б на фронт и, может, голову бы сложил заместо их папаши. А то решил милостыню из своих излишков подкинуть и хорошеньким сделаться. Гони деньгу, миллионер.

Сорвиголова сник, развязал кирзовую сумку, с которой уже несколько дней не расставался — выменял где-то, извлек из нее пачку денег, перевязанную бечевой.

— Здесь еще за пять мешков не хватает.

— Как это — еще? — поднялся Аширов с постели.

— Завтра должны додать. Знакомый один... Обещался завтра к десяти, как штык...

— Поражаешь ты меня. Двадцать пять тысяч рубликов на честном слове какому-то знакомому в долг?

— Не боись, воды не замутит, он ведь с полуторкой помог.

— Твое дело, ты мог и больше одолжить, но только из своей доли. — Аширов взял пачку и, не развязывая бечевку, сунул за пазуху. — Свое получишь, когда остаток принесешь. — Налил стопку водки, выпил, хрустнул луковицей. — Когда едешь?

— Прям сейчас. Подписывай документ.

— Перекуси. Ну-ну, только без этого! — осадил он потянувшегося к бутылке компаньона. — Из-за глотка лавочку похеришь.

Подписав своему подручному новую накладную на получение муки и проводив его до порога с напутствиями, в которых было больше ругани и угроз, чем полезных предостережений, Аширов снова приложился к стопке, теперь уже не закусывая, и снова разлегся, задымив папиросой: что-то Марийка не шла. Щей из квашеной капусты обещала — надоела тушенка! Время уже к полднику близилось, а ее все не было. Аширов заметил, что подруга в последние недели две как-то особенно округлилась, налилась упругой полнотою. Не понесла ли? Ребенка в брачных узах с Марийкой он не планировал. Куда с ним? В мирное-то время — обуза, упаси боже! А тут... Хромой черт Обухов, дознавшись, что автор проекта давно уже не за решеткой, мигом прихромает. Свояк как-никак. И упрячет обратно. Не захочет, а упрячет. Язык-то у него!.. Да и вольно иль невольно любое ухо, услышавшее какую-никакую тайну, автоматически превращается в язык. И когда кому этот язык проболтается, ни богу, ни аллаху, ни тем более хозяину этого паршивого языка неведомо.

Аширов глянул в окно. По лужам рябой зыбью шел осенний ветер, погоняя ворохи желтой савиновской листвы. Как коротко здесь лето! Каких-то три жалких месяца, даже два. На юга подаваться надо, на юга, поближе к морю. Там сейчас бархатный сезон, немцы откатились, житуха должна быть райской. Провернем с мельзаводом до конца и прощайте, жены, свояки, компаньоны...

Перед глазами Аширова поплыли картины с кипарисами, пальмами, которые он видел в довоенных журналах, с рассекающими голубые волны сказочными пароходами, с улыбающимися, загорелыми красотками на пляже рядышком ни с кем иным, а с ним самим, князем Ашировым, покачивающимся в парусиновом кресле и швыряющим куски бисквита белоснежным чайкам в белую пену волн.

Потом вдруг ни с того ни с сего привиделся вчерашний старик, которого он встретил на кладбище за обезглавленным Кизическим монастырем, бывшим, разумеется, монастырем, а теперь, судя по поблескивающей вывеске, какой-то конторой. Старик рассказал, что на этом кладбище похоронен дед Льва Толстого и еще какие-то знаменитости, показал камень, под которым покоился прах, по его словам, великого астронома, сплававшего в кругосветное путешествие и открывшего Антарктиду. Или Антарктику? А может — Арктику... Эти похожие названия в голове его путались. Затем в полусне мысли вовсе смешались и начался сущий кошмар: будто старик на кладбище и есть тот самый астроном-путешественник — встал из могилы, разгневан: как так можно путать Антарктиду с Арктикой! И вообще, говорит, как тебя, дезертира, земля носит?! И хватает за руку, и волочит к могильному камню, под которым черная дыра...

— О-о! Больно же, отпусти! — вскричал Аширов и проснулся от всамделишной боли в заломленной за спину руке.

И услышал уже не во сне, а наяву:

— Не сопротивляться, гражданин Егоров, встать!

Свободной рукой скользнул под подушку, где у него покоился единственный верный друг новенький ТТ, купленный у сорванцов Забулачья за шестьсот рублей, но оружия на месте не оказалось.