Шейх и звездочет - [40]

Это был Бослюд Аширов.

Час назад, полураздетый, он светил молодым, здоровым телом, переходя из комнаты в комнату школы, от врача к врачу. Его и так и эдак вертели, простукивали, прослушивали... В свою очередь и он прислушивался, присматривался... И после окулиста, где у «молодца» было признано «стопроцентное зрение», подскочил с фальшивым заключением, которое с фотографической точностью срисовал вечером у пьяного Игнатия Сильвестровича, к регистратурному столику, на ходу цепляя дужки тяжелых очков за уши, слепо ткнулся в грудь сержанта в юбке, и та приложила печати к поддельному документу.

Потом на радостях-то разыгрался, аж поводыри на улице нашлись.

Тогда он сделал для себя очень важный вывод: симуляция симуляцией, но никакое другое ухищрение не имеет такой силы, как подделка документов — на Руси нынче не кресту святому молятся, а бумажке с печатью.

В Ступино вернулся на закате дня. Игнатий Сильвестрович сокрушался по утерянным очкам.

— Новенькие ведь совсем! — ползал он под столом.— И куда их вчерась подевал?

— Так вот же они, на комоде лежат, за зеркалом,— рассмеялся Аширов, вытаскивая очки из кармана,— небось припрятали с вечера, а утром запамятовали.

— Вот спасибо! Я ж без них, как... как...

— Это уж точно: ка-ка...— Аширов взял ковш, зачерпнул воды из ведра, отхлебнул.— Тьфу, зараза, теплая! — И пошел к себе наверх.

К осени дворы в Ступино оставались без хозяев целыми кварталами. Эвакуация. Люди потянулись на восток.

Еще с неделю проторчав у Сильвестрыча на чердаке, Аширов перебрался на окраину города в брошенную насыпушку у глухого оврага. В кармане «белый билет», с работой завязал, ждал дядюшку из командировки в надежде на прояснение обстановки (газетам и радио не верил), но тот как в воду канул.

Из томительного безделия его вывело знакомство со старшиной хозвзвода, пытавшимся в базарной толчее — откуда только народ берется?! — сбыть брезентовые сапоги. Аширов купил их и пригласил старшину к себе в насыпушку обмыть покупку. Тот не отказался. За бутылкой водки быстро нашли общий язык. Гость обмолвился, кивнув на сапоги, что товару у него полно, да вот кому и как его толкнуть?

— Товар есть — покупатель найдется,— заверил Аширов.

За второй бутылкой (уже самогонки) ударили по рукам: старшина брался поставлять шмотки — поношенные гимнастерки, бельишко, кое-что из штатского (мобилизация шла полным ходом, а на войну люди из дому не голыми отправлялись), Аширов же обязался сбывать барахло.

У Аширова были еще довоенные сбережения. По сходной цене он приобрел клячу с телегой — предстоящее дело, по его наметкам, выгорало и упускать момент было бы глупо.

Кооператив зафункционировал. Старшина, как и договорились, появлялся в условленном месте по четвергам, после банного дня в части. Потом заявлялся, уж и не таясь, прямо домой, кидал мешок с «товаром» в ящик из-под картофеля в сенцах и, не дожидаясь компаньона, уматывал.

Аширов торговал не в городе, а выезжал на своем гужевом транспорте в ближние села. В одно и то же место дважды не наведывался. Барыш сшибал приличный, не гнушался обменом на самогонку, жратву — какие в те годы у крестьянина деньги! Но все равно перепадало. Крохами делился со старшиной, поругивая его за безалаберность, тот как-то даже солдата с собой прихватил, одному, видите ли, тяжело мешок тащить.

Однажды, хмурым октябрьским вечером, когда Аширов вернулся из очередной ездки, только-только распряг конягу и ввалился, усталый, в дом, у ворот взвизгнули тормоза. «ЗИС»,— определил Аширов, глянул в окошко и обомлел: из кабины грузовика выпрыгнул старлей в фуражке с ремешком через подбородок, с кузова соскочили солдаты с винтовками, из-за спин которых вдруг выплыл расхристанный старшина-компаньон, без ремня, без пилотки, волосенки всклочены...

— М-м, паскуда, продал! — сглотнул пересохшей глоткой Аширов и вылетел из дому, перемахнул через полуповаленную городьбу и в овраг.

Ничего с собой не прихватил. И подумать-то о том не успел. Гол, как сокол, выпорхнул, но ведь выпорхнул. Жалко было лишь наган с тремя патронами в барабане, приобретенный в пыльной деревушке у старичка в обмен на задрипанные валенки. Кому-то наганчик достанется, кто-то вытащит его из-под матраца, развернет тряпицу...

Аширов и сам не знал, когда у него появилась тяга к огнестрельному оружию, может, с тех пор, как подержал в руках при сдаче норм БГТО трехлинейку, а может быть, еще раньше, когда пальнул по воронам из самопала соседа Генки-сорвиголовы и обжег себе руку? Конечно, ни в старлея, ни в солдат стрелять не собирался. Но все равно: жизнь с «пушкой» это — жизнь! Не хочу, не хочу, а вот захочу, да и пристрелю.

Солдаты громыхнули под поветью тяжелыми оглоблями, повсматривались в мрак овражины, поросшей американским кленом и бузиной...

— Хоть глаза выколи...

— Ну его к праху!

Все-таки полезли. Но один тут же охнул:

— Нога-а!

— Сломал, что ли?

— Кто ее знает!

— Ни черта не видно, раньше надо было выезжать.

С тем и отступили.

Под покровом слепой осенней ночи, замирая и прислушиваясь, нет ли засады, Аширов выбрался из оврага на противоположном его конце и двинул из Ступина вон.