Шествие императрицы, или Ворота в Византию - [17]

Нет, такого не может быть! Родственники богаты, они не допустят, чтобы один из них прозябал подобно дервишу.

Он прильнул к окну. За окном все то же — снег, тоска. Аллах милостивый, как же ты допустил такое! Да, ему недоставало опыта, а советники его были плохи. Русские же нашептывали свое — Потемкин, Прозоровский, Долгоруков: тебе не удержать власть, положись на нас, мы дадим тебе все, что ты пожелаешь, только отрекись. Все равно, как ты ни бейся, Крым — наш. И султан тебе не поможет!

Да, так оно и будет. Султан Абдул-Хамид стар и, как говорят, выжил из ума. Помня о поражении в предшествующей войне с русскими, он будет опасаться ввязываться в новую из-за Крыма. Крыма он не возвратит, а новые земли может потерять. Тем паче что пронесся слух, что русские хотят идти войной на Константинополь, где расположены великие христианские святыни, поруганные сынами Аллаха…

На мгновенье он почувствовал полную безнадежность своего положения. Неужто вот так пребывать в бездействии? Прозябать в этой Калуге, в этом захолустье, где все ему чуждо? Неужели в свои тридцать два года он принужден обстоятельствами сидеть сложа руки?!

Шахин-Гирей в бессильной ярости скрипнул зубами. Нет, он не смирится! Надо только дождаться лета, и тогда…

Так и не решив, что тогда, он хлопнул в ладоши и сказал камердинеру, явившемуся на зов:

— Пусть истопят баню. И позови Хасана.

Хасан был старый евнух, сопровождавший его во всех странствиях. Он был смотрителем гарема. Гарема? Жена и четыре наложницы — вот что осталось от обильно населенного бахчисарайского гарема. Он постепенно уменьшался во время его многих переселений, если можно назвать бегство переселениями.

— Что желает мой молодой повелитель? — спросил Хасан с порога. Он догадывался, чего желает Шахин-Гирей, но ждал, когда хан назовет имена. Его коричневое лицо, изрезанное мелкой сеткой морщин, выражало подобострастие.

— Я повелел растопить баню…

Хасану не нужно было ждать продолжения. Он сказал:

— Ты уже испытал Фатьму и Айшу: они превосходней других свершают обряд твоего омовения.

— Согласен. Так отведи их после того, как баня будет натоплена. И соверши очищение.

— Ты мог бы не говорить этого, мой молодой повелитель. Разве Хасан не умеет угождать тебе?

Согнувшись вдвое, евнух вышел. Прошло больше часа, прежде чем ему доложили, что баня готова.

Это была обычная русская баня, топившаяся, правда, по-белому. Конечно, в ней не было той пышности и комфорта, как в турецких банях. Но зато ее отличал некий уют. Деревянные полы были тщательно выскоблены, полок тоже. На нем лежали распаренные березовые веники. И стоял тот неповторимый дух свежести, возвращавший память о весне, о молодой листве.

Наложницы вскочили, как только он вошел. Их розовые тела благоухали березой.

— Мы ждем тебя, наш желанный владыка, — заговорила Фатьма. — Мы будем услаждать тебя, как ты повелишь.

— Мы будем следовать твоим желаньям, — подхватила Айша, — но они и наши желанья. Мы смешаем все желанья.

— Ложись же, и мы прежде омоем твое сильное и нежное тело.

Они стали намыливать его. Жаркое и влажное тепло исходило от каменки, она с шипением вздыхала, когда Фатьма плескала на накалившиеся булыжники из медного ковша. Затем обе поочередно стали хлестать его вениками. Сначала легонько, потом сильней.

— Повернись же, владыка, и дай нам взглянуть на сокровище мужа. — Фатьма провела горячей рукой по его животу. — О, он готов к любовной битве! — воскликнула она. — Айша, ты видишь? Давай же ублаготворим его. Как прикажешь, прекрасный хан?

— Ты знаешь не хуже меня, — пробормотал он, уже чувствуя нежное касание ее языка.

Они не давали ему подняться, пресекая довольно решительно его слабые попытки. Они давали ему короткую передышку для того, чтобы окатить его теплой водой, настоянной на березовых вениках. Но затем обе принимались ласкать его, лежавшего на спине, то бесцеремонно садясь верхом, то пуская в ход рот и руки.

— Твое мужество не угасает! Слава Аллаху, ты неистощим, наш повелитель! — ободряли его они.

А он совершенно изнемог. И лишь слабые стоны вырывались из его груди. Все это было и сладостно, но и чрезмерно. Наконец он простонал:

— Дайте же мне встать, мучительницы! Я хочу переменить позу.

— Воля твоя, о прекрасный и удивительный, — согласились они и помогли ему подняться. Он было встал, но затем, покачавшись на нетвердых ногах, снова сел на полок.

— Я должен передохнуть. Вы лишили меня всех соков.

— Ты же знаешь: мы вольем в тебя новую силу, — сказала Фатьма. — Так было в прошлый раз: твой зебб поникал, но мы умели его поднять.

— Здесь очень жарко, — пробормотал он. — Я хотел бы выйти.

Они подхватили его под руки и вывели в предбанник. Он был довольно просторен и приспособлен для отдохновения. В кувшине стояло охлажденное питье, на небольшом столике — корзина яблок.

Прежде, в Бахчисарае, он услаждался виноградом, сладчайшим и ароматнейшим, из-за моря привозили апельсины. Гранатовый сок утолял жажду и возбуждал мужество. Здесь всего этого не было, только яблоки.

После жара мыльной здесь казалось прохладней. Он надкусил яблоко, затем выпил то, что русские называли яблочным квасом, и почувствовал прилив сил.