Шествие динозавров - [28]

— Странно. Ниллганы приходят из Земли Теней, от престола Эрруйема, где праведники подвергают их мукам за их прежние прегрешения, заставляют пить смолу и уксус, сто раз в день дробят их члены на алмазных жерновах, а за ночь увечья заживают — и так без конца… Об этом ли ты тоскуешь, ниллган?

— Все не так. Жрецы не знают правды. То, что для нас обычно, повергает их в ужас. Они пытаются объяснить непонятное теми словами, что есть у них в распоряжении. Когда не хватает слов, они начинают сочинять небылицы… И мне здесь тяжко, Гиам. Но я ничего не собираюсь выдумывать.

— Странный ваш мир. Как можно любить женщину? Разве она — вино, кусок хорошо прожаренного мяса в голодный год, теплая постель холодным вечером, умный собеседник в минуту печали?

— Это ваш мир странен. Женщина для нас — все, что ты назвал. Вам этого не понять, потому что вы сами лишили женщин человеческого звания, а себя — женской благодарности.

— Оставим это. Мы говорим на разных языках. И это лишь убеждает меня в неложности твоих слов. Хотя и не могу признать твоей правоты… Скажи, твой мир погиб до начала времен, или вы придете нам на смену?

— Ни то ни другое, — сказал я уклончиво.

— Великий Йунри-небодержец! — возопил он. — Ты дал ответ на мои сомнения, глупый ниллган. Теперь я точно знаю: эта земля обречена.

— Я не говорил тебе этого! — запротестовал я. Он не слушал меня.

— Это все записано мной, — бормотал он, раскатывая выделанную шкуру и тыча пальцем в прыгающие ряды ножевых насечек. — Вот здесь… Этот мир умрет. «Эту твердь поглотит океан, потому что горы заговорят на языке огня, небо обрушится на города и поля, и посевы взовут к матери-земле, уповая вернуться в зерна, и вернутся, и не будет ни единого колоса для серпа, и камень расколется там, где пролегла пропасть Ямэддо, и глупец тот, кто полагает эту твердь вечной».

— Когда это случится? — осторожно спросил я.

— Нескоро, ниллган… Ты успеешь выполнить свой обет, и этот император умрет своей смертью. Еще тысячу лет стоять этому городу. Пока он не провалится в прорву Эйолудзугг, как пьяный раб в яму с говном… «Родники иссякнут, но кровь напоит землю, кровью исполнится Земля Теней, погребенные восстанут и вкусят от кровавых источников и станут как живые, а те, что сожжены, сто дней будут собирать свой прах, что развеян по ветру, и сто дней отпущено тем, кто нарушил законы предков и сжег их тела, на то, чтобы припасть к престолу Эрруйема и молить о пощаде, но пощады не будет…»

— Апокалипсис, — произнес я. — Откровение Гиама-богослова. Откуда ты все это взял?

— А часто ли тебе доводилось посмотреть вокруг себя? Император безумен. Разве ты не замечал? Эти его планы раскования рабов… Что значит — «свободный труд»? Как труд может быть свободен? Без плети надсмотрщика люди обратятся в скотов! Зачем трудиться, если можно не трудиться? Вообще — зачем идти, если можно стоять, зачем стоять, если можно лежать?.

— Я хотел бы видеть надсмотрщика, который загнал тебя в Ночную Страну, — усмехнулся я.

— То, чем я занят — не труд! Это моя жизнь. Самый паршивый раб мечтал бы о таком труде… Но никто под этими звездами не уговорил бы меня даже большим пальцем левой ноги пошевелить, чтобы бросить зерно в борозду и оросить его водой во имя пропитания. Только плеть! Уж лучше я пойду воровать… Император окружен предателями. Над одним ухом предатели-жрецы, нашептывающие ему бредни о свободном труде. Над другим — предатели, замышляющие убить его, чтобы остановить. А сам он слаб и безволен. Глиняная кукла. Его давно бы уже не было, если бы не мечи ниллганов. Ваши мечи…

— Ты полагаешь, что Одуйн-Донгре прав?

— Нет, я так не полагаю. Но правитель Юга хотя бы понимает, что нельзя уговорить бегемота летать, а рыбу — рычать. Одуйн-Донгре мудрее императора. Он искуснее в словах. Ему верят люди. Поэтому он обречен. Император обречен тоже. Кто-то один из них непременно убьет другого. Может быть, погибнут оба. Убийцы постоянно кружат возле них, выжидая. Вот сейчас ты, разинув рот, слушаешь Гиама, а твоему императору вспарывают живот…

— Это не так просто, — сказал я без особой уверенности. — Наивный, — фыркнул Гиам. — Окружил Солнцеликого тупоголовыми эмбонглами и думаешь, что усмирил юруйагов? Возможно, и так. Но есть еще Ночная Страна с ее Черным Воинством, о котором ты даже не подозреваешь. Есть Бюйузуо Многорукий, насылающий вургров, разрушающий умы, оседлавший самое смерть…

— Эту сказку я слышал.

— А я видел своими глазами. Вот этими! — он показал растопыренными грязными пальцами. — Тут, где мы с тобой сидим, люди могут самоуверенно почитать себя хозяевами. Но есть иные двести кругов тьмы, простирающихся до самого океана и, возможно, уходящих под его дно. Их прорыли не люди. Там один бог, один император — Бюйузуо. Не знаю, почему он медлит, почему не выходит на свет. Мальчишка Луолруйгюнр опачкался бы от одного его взгляда… «И отворятся скрытые двери, и разверзнутся потайные подвалы, и не останется дворца, дома и хижины, где бы не вскрылся ход, и всползет Древняя Смерть о ста ногах и ста руках, и пошлет впереди себя вургров, и вургр станет правителем, и направит во все концы тверди вургров править людьми, и будет так ровно сто дней, и не останется под солнцем и луной человека, в жилах которого текла бы кровь, ибо всю ее до капли выпьют вургры, и набросятся вургр на вургра, и выпьют самих себя, и пресытятся и возблюют, и вся кровь извергнется, и пресечется путь человека…» Слушай, ниллган, — сказал он, перепуганный, видать, собственными пророчествами. — Умоли императора обрушить Эйолудзугг. Или затопить. Пока не поздно, а?