Шествие динозавров - [26]

Поэтому первый шаг делает Нунка.

А на втором шаге, все так же молча, прямо над объемной картой империи, она начинает раздеваться. Сперва единым движением прочь сдергивает юбочку, под которой, как водится, ничего нет. Вернее сказать, есть и очень многое… Когда до меня, тупого ледяного болвана, остается не более полуметра, я погружаюсь в жар преисподней, излучаемый ее абрикосовой кожей.

Из «Гильгамеша»:

«Распахнула одежду, и лег он сверху, Наслажденье дала ему, дело женщин,

И к ней он прильнул желанием страстным.

Шесть дней миновало, семь дней миновало…»

Никакого комментария более возвышенным слогом в голову не идет.

Сохранилось ощущение сильной нервной встряски и чисто физического ожога.

Прости, Маришка, и не суди строго. Ты далеко; там, у вас, все еще тянется осенняя ночь, ты готовишь мне ужин, а может быть — уже управилась и уторкиваешь Ваську, который, конечно же, никак не желает засыпать без сказки. И я люблю только тебя да Ваську. Я прежний никогда бы не поступил таким свинским образом.

Но здесь из меня лепят кого-то другого. Я уже на треть, не меньше, императорский телохранитель, головорез и грубая скотина… В конце концов, это даже изменой считаться не может. Я изменю тебе в середине двадцать первого века. То есть спустя много лет после нашей с тобой смерти…

16

Дворец Эйолияме напоминал мне айсберг. Некоторая, весьма незначительная его часть болталась на поверхности, открытая любопытным взорам. Все остальное было тем, что вполголоса, со смешанным чувством почтения и страха называлось «лабиринт Эйолудзугг». Можно было просто ходить и записывать были и небыли об этом загадочном месте, а потом издать отдельным трехтомником. И утереть нос Дж. Р. Р. Толкиену с его «Силмариллионом».

Лабиринт жил собственной жизнью, вне зависимости от смены дня и ночи. Стоя в карауле у императорской особы, я иногда ступнями ощущал сотрясение каменного пола, словно глубоко под землей кто-то рвал скальный грунт динамитом. Сопровождая властелина в его малопонятных мне блужданиях по дворцу, я слышал жуткие вопли и хрипы, прорывавшиеся к нам сквозь узкие щели в полах, очевидно — вентиляционные отверстия. Как я хотел бы расспросить обо всем Луолруйгюнра! Но обращаться с вопросом к императору — все равно что к солнцу. Ответа не будет. Он не умел давать ответы. Он умел только выслушивать их.

Головорезы-эмбонглы неплохо справлялись со своей работой. Очень они меня выручали! Как верные волкодавы, в мое отсутствие они не подпускали к императору никого, даже верховного жреца. Однажды я застал его у входа в императорскую спальню изрыгающим чудовищные проклятия и угрозы разбудить все силы Рбэдуйдвура, дабы обрушить их на головы эмбонглов, осмелившихся встать на его пути. А эти задрыги, испещренные страшными шрамами и небрежной татуировкой, бритоголовые и бородатые, спокойно хлопали глазами, выслушивая его брань, из которой по причине крайней тупости понимали едва ли половину. «Слышь, Югрмим, — сказал один из них, ковыряя в носу, своему товарищу. — И чего этот хрен разоряется? Стращает меня своими вауу! Что я, пауков не видал? Так я их даже жрал с голодухи. Заперли меня раз с корешком в ущелье, ни туда ни сюда ходу не было. А там в пещере паучиха яйца насиживать вздумала. Ну, мы ее и схарчили заживо, вместе с яйцами…» — «Когти обломать, — со знанием дела согласился Югрмим. — И жвалы. Отрава, скопытиться можно. А сами лапы можно хоть сырыми, хоть копчеными».

Оставляя императора на попечение этих дьяволов, я пытался расширить свои познания о лабиринте.

Например, там шло активное строительство. Голые жилистые рабы вырубали в скале новые залы. Работами заправляли жрецы в глухих серых балахонах. Особо не зверствовали и кормили, кажется, недурно. Изможденных я там не заметил. У меня создалось впечатление, что даже император не ведал о той деятельности, которую развернул буквально у него под носом Дзеолл-Гуадз.

А буквально в десятке метров от многоголосия и перестука начиналась Ночная Страна. Царство темноты, сырости и ужаса, где верховодили отнюдь не люди… Здесь следовало быть предельно осмотрительным. Трепещущий огонек факела вырывал из мрака шарахающиеся многоногие тени. Чьи-то светящиеся глаза-тарелки внимательно следили за мной из черных тупиков. Цокая коготками, не обращая на меня ни малейшего внимания, огромная эуйбуа неспешно пересекала дорогу и бесследно пропадала в глухой стене. И вдруг — струя свежего воздуха кинжалом рассекает затхлую вонь, яркий свет режет по глазам, и я выбираюсь наружу, где-нибудь в неприметном закоулке Лунлурдзамвил или посреди чистого поля…

Зачем мне нужны были эти блуждания, эта игра со смертью в прятки? Окруженный ореолом предрассудков, я мог считать себя в какой-то мере защищенным от многих опасностей со стороны людей. Хотя бы тех же юруйагов. Но пауки-вауу лишены были предрассудков. И если в легенде о вурграх была хоть крупица истины, я вполне мог однажды вернуться из лабиринта украшенный шрамом-бабочкой. С искаженным метаболизмом, наполовину человек, наполовину паук.

Но в лабиринте я был не единственный странник.

…Его шаги я заслышал издалека. Он шел не таясь. Нужно ли ему было опасаться дозорных в этой цитадели ужаса? Он даже напевал себе под нос. В одной руке чадил факел, в другой имела место небрежно скомканная охапка выделанных козьих шкур.