Шестеро - [3]

– А чего там, начальник! Тащи закусон! Тебе жинка, наверное, до лиха напихала…

Повеселели трактористы, зашевелились. Свирин тоже улыбнулся и полез в кабину за мешочком с провизией. Через пять минут, прямо на снегу расстелив тулупы, трактористы уселись в тесный кружок. Забулькала водка о дно железной кружки. Гулин протянул ее Свирину:

– За дорожку, начальник! Тебе первому.

Свирин принял кружку осторожно, обеими руками. Медленно выпил, несколько секунд помедлил с закрытыми глазами, затем отрезал большой кусок сала.

– За дорожку!

За ним выпили другие. Но неожиданно запротестовал Калимбеков:

– Мы не пьем, дорогие товарищи…

Как всегда в таких случаях, трактористы принялись уговаривать Калимбекова, приводить доводы, настаивать, но ничего сделать не могли: Калимбеков улыбался щелочками глаз и, мягко отводя рукой протянутую кружку, твердил одно:

– Мы не пьем.

Отказался от водки и молодой тракторист Саша Замятин; он так смутился, что уши стали пунцовыми. Тогда Гулин рассмеялся.

– Нам больше достанется! – и протянул кружку Свирину.

Тот замотал было головой, но водка была уже в руке, и он опрокинул ее в рот, оглушительно крякнув. Гулин мягко похлопал его по плечу:

– Хорошо тянешь, начальник, из тебя толк будет!

Заблестели глаза у водителей, вспыхнули лица. Веселые сидели они и слушали Гулина, который рассказывал анекдоты. Раскрасневшийся от водки, с распахнутым воротом, с клоком темных волос на лбу, Гулин лихо красив, притягателен. Сашка Замятин так и смотрит ему в рот.

– Прихожу в кинотеатр, – рассказывает Гулин, – проталкиваюсь в толпе и вдруг слышу, кого-то по шее ударили. Кого это, думаю? Оборачиваюсь, оказывается, меня!

Трактористы смеются. Братья Захаренко с набитыми ртами прыскают в сторону, прикрывая рот огромными ручищами. Сашка Замятин закатывается, высоко задрав голову. Раскачивается из стороны в сторону Свирин.

Так проходит полчаса – всем кажется, что они уже давно знакомы, знают друг друга много лет. Шумит над ними высокий сосновый бор, шелестит вершинами, отряхивая на землю мягкие снежинки. Полны ожидания теплые машины – гудят ровно моторами, нацелив фары на север.

– Пора в путь, друзья-товарищи, – сказал Свирин, поднимаясь. – Прошли всего пятнадцать километров… К утру надо попасть в Сосновку. Там отдохнем.

Заметно вечерело. На снегу лежали густые сине-розовые тени, верхушки сосен смыкались на потемневшем небе. Перед головным трактором пролегла светлая полоска света, вспыхнула на снегу, и оказавшийся в ней Калимбеков стал молочно-белым: Свирин включил фары. В небольших вмятинах узкой пешеходной дороги снег просвечивал розовым. И когда вспыхнули фары других машин, наступила ночь.

Тракторы пошли на север.

4

Калимбеков пел.

Сдвинув на затылок ушанку, цепко ухватившись за рычаги управления, он однообразно покачивал головой и пел высоким, протяжным голосом:

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой…

Пропев последние слова: «А любовь Катюша сбережет», он несколько минут чутко прислушивался к гулу мотора и опять тихонько начинал петь все сначала. Машину покачивало, скрипели рессоры, в кабину временами заглядывал свет прожекторов идущего позади трактора, и тогда Калимбеков видел профиль своего соседа Замятина. Парень дремал, полуоткрыв рот; иногда его голова падала вниз, он вздрагивал выпрямляясь. Шапка лезла на лоб, и он поправлял ее расслабленным движением правой руки.

Калимбеков еще раз покосился на соседа, перестал петь:

– Рахим меня звать, слышишь, товарищ?

Замятин улыбнулся сквозь дрему:

– Слышу, дядя Рахим…

– Нравится моя песня? Всю жизнь пою. На фронт ехал – пел, с фронта домой ехал – пел. Жена у меня – Катюша, хорошая жена, друг, товарищ…

По желтоватому скуластому лицу Калимбекова плывут тени, отраженные от фар, и оно то вытягивается, то странно сужается; голос тракториста, глухой, гортанный, без труда перекрывает шум мотора, и Замятину сквозь дрему кажется, что когда-то давно, очень давно он слышал этот голос, но не может вспомнить, где это было, кто говорил так.

– Слышу, дядя Рахим. Вы меня Сашкой зовите, дядя Рахим…

– Хорошее имя Сашка…

Сашка снова забывается в полусне. Впечатления последних дней как кусочки яркой, но непонятной картины: вызов к директору леспромхоза, ласковый отеческий голос этого сурового и молчаливого человека – все неожиданно, непонятно. «Вы хороший тракторист, комсомолец – вам и карты в руки! Получайте командировку, товарищ Замятин!» Затем вызов в райком комсомола, чуть ли не все бюро на местах, испытующие взгляды. И через десять часов – в пути!

– Хорошее имя Сашка, – повторяет Калимбеков. – Случай тебе расскажу… Был на фронте товарищ…

Трактор с грохотом и скрипом проваливается в колдобину, воет мотор, жестью постукивает крышка капота, но это на секунду – Калимбеков плавно повел рычагами, прибавил газу: задрав нос, машина лезет на бугор – надсадный вой поршней ослабевает, снова звучит гортанный голос тракториста. Чудится Сашке жена Калимбекова Катюша, его фронтовой товарищ – Сашкин тезка. Они улыбаются, кивают Сашке, потом превращаются в его школьных товарищей, и Катюша похожа на Нину Звянцеву. Нина грозит пальцем: «Спишь, товарищ, а что впереди, не видишь. Смотри, какая гора!» Сашка открывает глаза и слышит, как говорит Калимбеков: