Шестая жизнь Дэйзи Вест - [15]

— Ух ты, — говорит Одри, которую, видимо, романтическая история о приемных родителях заинтриговала, и смотрит на меня большими карими глазами, в которых мечутся огоньки любопытства.

— Угу, — подтверждаю я.

— Ты первый приемный ребенок, с которым я познакомилась лично, — говорит Одри. — А когда ты была маленькой, они от тебя это скрывали? Ну, в смысле, бывает, родители разыгрывают целый спектакль и рассказывают ребенку о том, что у него где-то есть мать, только если мамаша смертельно больна и нуждается в пересадке печени, или что-нибудь такое.

— Нет, что ты, — отвечаю я, смеясь. — Я всегда знала. Как ты правильно заметила, отец относится ко мне, как к взрослой. То же самое с мамой. У нас в семье секретов нет.

Да уж, думаю я, по крайней мере, друг от друга. Поймав себя на почесывании носа, вспоминаю, что в среде агентов этот жест считается признаком того, что собеседник лжет. Я пристыженно опускаю руку на колено.

— Я поняла, — говорит Одри, которая, похоже, не привыкла придавать значение таким признакам. — А тебе не интересно, кто были твои настоящие родители?

— Не особенно, — искренне сознаюсь я.

— Правда? А я бы не смогла удержаться.

— Понимаешь, я решила, раз людям нет до меня дела, мне они тоже неинтересны. Не в том смысле, что я на них обижена, а просто у людей, наверное, есть на то свои причины. Не хочется тратить время и энергию на тех, кого нет со мной рядом.

— Да, наверное, так и надо к этому относиться, — соглашается Одри. — Ты, похоже, хорошо адаптирована к этой ситуации.

— Да, спасибо, — говорю я, смеясь и склоняя голову набок, — но меня никто еще не называл «адаптированной».

Одри тоже начинает хихикать, а я, хоть и сомневаюсь в том, что в точности следую легенде, все равно радуюсь, что кто-то расспрашивает меня о прошлом. Разговор так увлекает меня, что когда Одри спрашивает, сколько мне было лет, когда родители меня удочерили, я тут же, не задумываясь, выкладываю правду.

— Четыре года, — говорю я.

— А где ты жила до этого? — спрашивает она.

В ушах раздается душераздирающий визг шин, как тревожный звонок, возвещающий о том, что я у опасной черты; пальцы самопроизвольно впиваются в ручки кресла. Из практических соображений — к примеру, если я попаду в приемный покой настоящей службы «скорой помощи», где случайно выяснится, что моя группа крови не совпадает с родительской, — рассказывать о том, что я приемный ребенок, не возбраняется. Однако согласно сценарию я должна говорить, что приемные родители взяли меня в семью вскоре после рождения. Соответственно, информация о том, где я жила раньше, в досье не содержится.

— Чего я не могу понять, так это как мама разрешила тебе покрасить в черный цвет целую стену, — говорю я, глядя поверх головы Одри и силой заставляю себя снова положить руки на колени. Девочка, очевидно, ничего не имеет против того, чтобы сменить предмет разговора, и, обернувшись, с удовольствием разглядывает стену вместе со мной.

— Мама разрешает мне делать то, что я хочу, — говорит Одри тоном, который, несмотря на суть высказывания, эгоистичным никак не назовешь. Ее голос меняется, становясь странным и отчасти даже… грустным. Повернувшись ко мне, Одри избегает прямого взгляда и сидит, глядя в пол. В разговоре снова наступает пауза. Неожиданно, как раз в тот момент, когда я начинаю испытывать неловкость, девушка резко поднимает голову и смотрит мне в глаза. — Слушай, а хочешь колы? — спрашивает Одри.

— Конечно, — говорю я, радуясь тому, что она не заводит снова разговор о приемных родителях.

— Обычной или диетической?

— Обычной.

— Ладно, я быстро, — говорит Одри, поднимаясь с кушетки. — Музыку поставить? — спрашивает она, на миг замирая, прежде чем уйти.

— Давай.

Одри идет к столу, но, добравшись до него, останавливается, негодующе фыркает и качает головой. Мне интересно, что же могло ее рассердить, но я удерживаюсь от расспросов, чтобы не показаться навязчивой. Я молча слежу за тем, как она, поколдовав над лежащим на столе ноутбуком, загружает iTunes и, выбрав список воспроизведения, крутит ручку уровня громкости на одной из двух стоящих на столе небольших колонок.

— Так нормально? — спрашивает она.

— Да, отлично.

— Ладно, тогда я пошла за колой.

Одри уходит, и я остаюсь одна. Откинувшись на спинку, думаю о том, что мне нравится и кресло, и сама комната. Мне уютно, а для девочки без корней ощущения уюта вполне достаточно, чтобы почувствовать себя как дома.

Одна песня заканчивается, и начинается другая, которую я знаю и люблю. Ощутив прилив счастья, я, не удержавшись, начинаю подпевать вслух.

8

Увлеченно распевая, я краем глаза замечаю, что в дверях кто-то шевелится. Резко оборвав очередной пассаж и откровенно сфальшивив на последней ноте, я прижимаю руки к груди. Приглядываюсь, рассчитывая увидеть Одри, но вместо нее в дверях неожиданно обнаруживается парень, по которому я вздыхала всю неделю на уроках английского. Кажется, его зовут Мэтт.

— Отлично сотрясаешь воздух, — говорит он шутливым тоном, криво усмехаясь. Улыбка у него озорная; глаза киношного злодея сияют; выражение на лице игривое. Похоже, он рад меня видеть.