Шесть витков следствия - [55]

— Так и говорил?

— Мне не говорил. Это Пухов рассказал. Он хотя и забияка, но Сережу моего не обижал.

Она отвернулась и уткнула лицо в ладони.

— Поздно, Галина Матвеевна, убиваться, — сказал Миронов. — Раньше об этом надо было думать. Почему молчали?

Галина Матвеевна подняла голову.

— Я ходила в суд. Ходила в милицию. Рассказывала. Показывала письма. Обещали разобраться. Но, видимо, зная мое прошлое, не верили в мою искренность. Конечно, Каренина бы поверила…

Лицо ее задрожало, стало жалким и совсем старым. Она порылась в сумочке, достала небольшой сверток. Бережно его развернула и протянула Миронову несколько тетрадных листков, сложенных пополам.

— Это Сереженькины письма, — сказала она. — Он искал помощи. А я… Господи, что же я наделала! Век себе не прощу…

«Здравствуй, дорогая мамочка! Расскажу тебе, как я жил после встречи с тобой. Домой я приехал поздно, тетя смотрела телевизор и не обратила на меня внимания. Я быстренько лег и уснул. В воскресенье встречался с Мариной. Знаешь, какая у нее ласковая мама! Знаешь, я бы у них жил. Папа опять уехал, и мне очень грустно. Домой не хочется идти. Куда податься, не знаю. Уроки я учу в школе или в скверике. Тетя недовольна, допытывается, где я шляюсь. Вот и приходится выдумывать…»

«Дорогая мама! Хотел приехать к тебе, да опоздал на поезд, а следующий идет слишком поздно. Пришел домой, а тетя опять на меня набросилась. Все спрашивала, где я был. Сказал, что гулял возле школы. Сегодня получил четверку за диктант. Мама, когда ты меня заберешь? У папы есть журнал «Рыболов-спортсмен». Я его читаю, там написано, как ловить угря. Папа купил патроны, а мне — наушники. Тетя Тина ругается, что папа зря тратит деньги. Живи, говорит, на эти гроши, что приносишь, сам. Он молчит. А разве он виноват, что так зарабатывает? До свидания. Сережа. Пиши».

«Сегодня я болею. Папа ездил на охоту, возвратился, и тетя Тина с ним подралась. Мне кулаком в ребро и еще по уху съездила, целый день звенело. Потом пришла бабушка Катя, и тетя ей пожаловалась, что я на нее палкой замахнулся. Она всегда врет. Не люблю я ее. Мамочка, забери меня скорее! Я никак не могу к тебе приехать. Боюсь. Ты не пиши мне писем, лучше я тебе буду писать. Сережа».

«Мама, дорогая. Папа уехал в командировку. Я очень хочу сходить в цирк. Ребята собираются, а у меня нет денег на билет. Когда я попросил у тети, она отругала меня. Она так разошлась, что сняла с ноги тапок и ударила меня по лицу. Только и слышу: «что ты вертишься, как бес», «не смей», «не трогай», «не лезь»… Быстрее бы папа приехал. Твой Сережа».

Сжавшись в комок, она неотрывно глядела в одну точку. Чем измерить ее горе? Как помочь человеку, который сам себе враг?

Вечерело, когда Корнеев встретился с Музой Яковлевной Карениной, инспектором детской комнаты милиции. Должность у этой хрупкой женщины универсальная, да и участок сложный: немало трудных подростков, социально неблагополучных семей, изувеченных пьянкой людей, где то и дело возникают конфликты.

Муза Яковлевна действует не окриком — добрым словом, конкретным делом. Борется за каждого, тем более за тех, кто уже подходит к черте закона или переступил ее. Общительная и активная, она окружает себя единомышленниками — общественниками, отдающими работе с подростками свое свободное время.

Инспектору многое удается. И не без помощи того же Виктора Корнеева. Они почти одновременно пришли в милицию и умело взаимодействуют. Оба понимают, что успех в работе целиком и полностью зависит от знания людей на обслуживаемой территории…

— Знаю этого сорванца, — выслушав Корнеева, сказала Муза Яковлевна. — Мопед, велосипед угнать — это ему раз плюнуть… Недавно в садике стянули капли от насморка.

— Дефицит?

— С чем-то смешали и получили коктейль: типичный психостимулятор.

— Не пробовала?

— Не подначивай, лучше давай ближе к делу.

— Выходит, твой Пухов нюхальщик?

— Замечался. Однажды его застукали.

…Поднялись на последний этаж, через лаз проникли на чердак. В тусклом полумраке мимо всякого хлама пробрались в закуток. В лицо дохнул смрадный запах. Между переплетениями труб стоял фанерный ящик, накрытый грязным одеялом. Здесь, в «обихоженном» местечке, и обосновался табунок зеленого молодняка. Несколько пацанов, погруженных в дурманящую эйфорию, резались в карты. На столе-ящике — селедочные и колбасные огрызки, ломаный хлеб, пачка сигарет. Несколько худеньких «гороховых стручков» и две девчонки со взбитыми челками кривлялись под заунывную мелодию магнитофона, хрипевшего где-то в углу. Кто-то корчился на фанерном листе, постанывал, кого-то рвало. Лица бледные, стеклянные глаза лихорадочно поблескивали. Нализавшись «бормотухи» и «надышавшись» (вкусы-то разные), шпанята, точно подбитые воробьи, дуреют, выползают на свежий воздух. Идут в парк или слоняются по улицам, ломают скамейки и деревья, оскорбляют прохожих…

— Что касается Пухова, то он у них вожачок, — продолжала Каренина. — Держит мальчишек в страхе. Недавно отобрала у него стальную арматуру, которой, к счастью, он не успел воспользоваться. Парень не может без приключений. Такая у него жизнь, текущая по неписаным законам, — никаких обязанностей, все можно, все ясно на сегодня и на завтра. А чем все это кончится, его не интересует. Тлавное, чтобы сейчас, сию минуту ему было хорошо. Вот такая нехитрая философия.