Шесть тетрадок - [34]

И он протягивает мне оранжевый мячик. Он глянцевый, тяжёлый, похожий на половинку апельсина.

Я держу мячик, а китаец улыбается и кивает:

— Играй. Ты маленькая детка.

— Меня скоро в школу запишут, — отвечаю я. Надеваю резинку на палец, и мячик отпрыгивает от меня далеко, почти до Пучкова. А потом возвращается в руку, легко бьёт по ладони и снова отскакивает.

Мишка смотрит на мячик.

— Прыгает, — говорит Мишка. — Крепкая резинка. Хороший мячик.

Китаец закидывает мешок на плечо и уходит со двора.

— Мишка, — говорю я, — я уже наигралась, бери этот мячик. Бери, Мишка, мне не жалко.

Но он не берёт. Он не отвечает мне и не смотрит в мою сторону. Мишка смотрит на ворота. Оттуда идёт Таня Амелькина, солнце горит у неё в волосах.

Я изо всех сил швыряю мячиком в забор. Мячик тупо стукается о доску, рвётся яркая глянцевая бумага, на землю сыплются опилки.

Я стараюсь не плакать, но мне очень хочется плакать. И всё-таки я не плачу. Пучков перестаёт играть и кричит:

— Рёва-корова! Турецкий барабан!

Странная женщина

Мишка идёт в редакцию и опять видит знакомую спину. Тот самый метростроевец! Шляпа с наушниками завязана на тесёмки, широко шагают огромные сапоги. Мишка не мог обознаться — это он. Надо догнать этого человека, и тогда всё выяснится: почему он входит в редакцию, а Мишка его там никогда не видит? Что находится за той дверью с пугающей надписью? Наконец, кто этот метростроевец, который каждый раз таинственно исчезает?

Мишка бежит за ним со всех ног, но метростроевец, как всегда, идёт быстро, широко шагают резиновые сапоги. Мишка не успевает догнать его.

— Дядя! Дядя же!

Дядя не оборачивается. Он подходит к редакции и быстро открывает дверь. Мишка врывается следом. Он уже знает, что произойдёт дальше: метростроевец исчезнет.

Будет сидеть Милочка-Матрёшка. За дымовой завесой будут переговариваться блондинка и брюнетка. Тихоталь с замотанной шарфом головой начнёт кричать в телефон. Мельниченко, наверное, за шкафом пишет передовую статью срочно в номер. А метростроевец куда-то денется, словно его и не было. Может быть, он входит в ту маленькую дверцу, куда нельзя входить под страхом смерти? Но ведь туда же нельзя входить! Под страхом смерти!

Мишка осматривается. Метростроевца нигде нет. Милочка говорит строго:

— Пришёл — входи. Дует.

Мишка, словно в тумане, видит Милочку-Матрёшку. Она сидит за своей машинкой — спина прямая, гордо вздёрнут подбородок, а глаза опущены на исписанную лиловыми буквами бумагу. Руки Милочки порхают над белыми клавишами.

Тихоталь, обвязанный клетчатым шарфом, кричит в телефон:

— Вагоны! Тонны! Тонны! Вагоны!

Мишка выпалил отчаянно:

— Он сюда вошёл! Я сам видел!

— Кто? — величественно спрашивает Милочка. — Мельниченко? Скоро будет, не кричи. Посиди и подожди, что кричишь?

Череп на маленькой дверце злобно скалится на Мишку. Он сел, отвернулся и решил дождаться Мельниченко во что бы то ни стало и обо всём его расспросить. Мишка вспомнил сказку «Синяя борода», там тоже была запретная дверь.

Он сидел и смотрел в окно. Струи воды бежали по окну, стекло казалось волнистым.

— Опять дождь, — сказал голос около Мишки.

Он обернулся и увидел странную женщину. К её платью со всех сторон были приколоты листки бумаги. Клочок на воротнике, несколько на рукавах, на груди и даже на плечах.

Женщина прошла мимо Мишки сердитой походкой. Бумажки шелестели, как сухие листья.

Мишка вспомнил. Однажды в школе Сашка Пучков незаметно подкрался к нему и повесил на спину листок из тетрадки. На листке было написано: «Мишка дурак».

Все читали, смеялись, а Мишка не мог понять, в чём дело, над кем смеются. Он вертел головой в разные стороны и сам крутился на одном месте.

Подошла Таня Амелькина, сняла с Мишкиной куртки дурацкое объявление, отдала его Мишке и сказала:

— Эх, Мишка. Растяпа.

Теперь взрослая женщина села за письменный стол и сидит, вся обвешанная бумажками. Никто не обращает на это внимания, как будто так и надо.

Женщина сказала в телефон:

— Не забудьте отретушировать фотографию. Номер? Сейчас скажу.

Она отколола от воротника листочек, развернула и прочла:

— «Двенадцать восемнадцать!»

Потом кинула бумажку на подоконник. Мишка заглянул в листочек. Там было написано: «Отретушировать 1218».

Телефон зазвонил, она сняла трубку:

— Хорошо, передам. Какая академия? Истории материальной культуры. Записала. До свидания.

Она написала новую записочку, взяла из коробки на столе булавку и приколола записку на рукав.

— Что ты на меня так смотришь? — спросила она Мишку. — Смотрит, как будто видит что-то необыкновенное. Я для памяти прикалываю записки. У меня же не сто голов. Запишу и приколю. Сделаю дело — отколю. Очень удобно. Я весь день бегаю, то наверх, то в типографию, то к художнику. Все мои дела при мне. А запомнить нельзя, это только Мельниченко думает, что можно. У меня же одна голова, а не сто.

Она вовсе не была сердитой. Просто у неё одна голова. А не сто. Мишка подумал, что тоже будет привешивать записки, и тогда он не будет ничего забывать. Надо только выпросить у бабушки булавок.

Женщина отцепила от себя ещё одну записку:

— Боже мой! Срочно уменьшить формат снимка на первую полосу! Срочно! А я чуть не забыла.