Шесть тетрадок - [32]

Необдуманных шагов не терплю.

Работа на Метрострое очень интересна. Если бы мне стало неинтересно, я бы немедленно уехал. Такая у меня судьба. Я инженер-путешественник».

«Ольге Устиновой в детстве мать запрещала вступать в пионеры. Потому что мать была в религиозной секте. А Оля всё равно записалась в отряд. Мать её била. Оля подросла и уехала в Москву. Выучилась на слесаря, пошла работать на метро. В тридцать третьем году для работы на метро мобилизовали десять тысяч комсомольцев, их назвали десятитысячниками. Устинова тоже десятитысячница. Тогда ещё девушек на метро было мало. Бригадир сказал: «Как мне работать с такой бригадой — одни девчонки!» Они на него как завизжат, ногами затопали. Сразу испугался и замолчал. А работали хорошо. Все двенадцать девушек стали ударницами. И теперь бригадир не хочет в другую бригаду. Вот что значит — девчонки. Таня Амелькина».

А это опять пишет Борис с чужого двора:

«Фамилия проходчика Холод, но он хороший. И очень смешно рассказывает, я прямо обхохотался. Я записываю его рассказ.

«Приехал из Донбасса, думал, много они в своей Москве понимают в горном деле. Вот я знаю горное дело, потому что я шахтёр. Влез в шахту, сразу вижу — не похоже. Даже названия непривычные. Мартын, Марчеванка. Думаю: что это? Спрашивать позорно, всем говорил — опытный проходчик. Потом осмотрелся, огляделся, разобрался. Думал, Мартын — это имя мастера или бригадира. А Марчеванка кто же? Девушка какая-нибудь. Прислушиваюсь. Одну зовут Дуся, другую Зина. Есть Полина. А Марчеванки нет. И бригадир не Мартын, а дядя Коля. Ладно, гордый, спрашивать не хочу. Знаешь, что оказалось? Марчеванка — доска, она поддерживает породу. А мартын — та же кувалда, в мартыне пуда три.

В шахтах Донбасса мы за креплениями не так уж смотрели. Пускай заваливаются сколько хотят, мы уже прошли и уголь взяли. Над нами — степь донецкая. А здесь же совсем другое. Ты, как крот, под землёй, а над тобой люди, трамваи или дом стоит.

Однажды дом на Моховой, под которым мы шли, дал осадку. В одной комнате от толчка упали иконы со стены. Какая паника началась! Бежит старая женщина, кричит:

— Конец света! Иконы зря не упадут! Мы так и знали, что земля обвалится! Виданное ли дело — под землёй поезда пускать!

Меня послали жильцов успокаивать. Целый вечер я им разъяснял. И шутил, и серьёзно говорил. Кое-как успокоились люди. А мы на неделю проходку прекратили, укрепили фундамент их дома. Только тогда пошли дальше».

И опять Танины красивые буквы:

«Асе Ефремовой дома сказали:

— Не пойдёшь на метро. Ищи работу на земле.

Её мама тоже говорила:

— Ерунда. Обвалится.

Тогда многие люди не верили в метро.

Потом видит Асина мама — не обваливается, скоро уже готово. Стала радоваться, что её дочь — знатная бетонщица.

Когда они одни дома, она всё-таки Асю ругает. Не послушалась мать, своенравная. А когда заходит кто-нибудь посторонний, она гордится, что у неё такая дочь, и всем показывает значок ударника».

А вот Пучков. Мишка вчера видел, как в школьной библиотеке Пучков листал подшивку «Пионерской правды» и что-то выписывал. Мишка не стал к Пучкову подходить. Очень ему нужно подходить.

«Было мало мраморщиков — всего восемь стариков. Раньше они отделывали мрамором особняки богачей. Молодых метростроевцев прикрепили к ним учиться мраморному делу. Старики важные, говорят:

— В один год не научишься. Мы долго учились, и вам придётся долго учиться.

А молодые неумелые, но поворотливые. Старики дыры в мраморной плите пробивают вручную, а ученики поставили электродрель. Старики крутят крючья вручную, а молодые приспособили тиски.

Понравились молодые ребята этим старикам, видят, что голова у них работает. Стали учить от души.

Папа говорит, что мраморщиками стали те, кто раньше был проходчиком, потом крепильщиком, потом — бетонщиком. А когда метро стали нужны мраморщики, они стали учиться на мраморщиков».

«Стих.

Кто там беспокоится, что метро обвалится?

Могут успокоиться! Вовсе не обвалится!

Будем все кататься, взрослые и дети!

Наше лучшее метро, лучше всех на свете!»

В стихотворении Леденчика на этот раз было много восклицательных знаков. И пускай это были не очень хорошие стихи, Мишке понравилось, что они весёлые и боевые.

Вечное перо

Мишка пишет свою страницу про историю московских улиц.

«В Охотном ряду торговали разными съестными припасами: мясом, рыбой, мёдом.

Крымская площадь. Там проезжали посланники крымского хана».

Чьи-то лёгкие шаги слышит Мишка. Дверь открывается, в класс входит Таня Амелькина. Может быть, ему это снится? Разве так может быть? Вечер, синие окна, от печки в углу идёт тепло. На улице, где-то далеко, звонкий голос кричит:

— Воображала, хвост поджала!

А в класс входит сама Таня Амелькина.

— Что ты, Мишка, на меня смотришь, как будто с неба свалился?

— Это ты с неба свалилась, — отвечает Мишка.

Таня смеётся, и Мишка смеётся. И вдруг Мишка перестаёт чувствовать себя неловким и глупым. Раньше он при Тане всегда становился глупым и неловким. А сейчас он почему-то знает, что всё, что он скажет, будет к месту. Всё, что сделает, будет хорошо. Такой уж он человек складный, этот Мишка.