Шесть граней жизни. Повесть о чутком доме и о природе, полной множества языков - [57]

Нежданные ситуации правилам не подчиняются. Зато могут вызвать маленький фейерверк импульсов, как у лисят при первой встрече со мной. Так произошло и теперь. Один детеныш, насколько позволяло его упитанное барсучье тельце, неуклюже попятился по узкой тропинке. Зато второй с близоруким любопытством приблизился. Он явно не усвоил пока ни серьезности жизни, ни склочности барсучьей натуры. Сама я тихонько отступила к писательской хижине, уверяя себя, что из осторожности. Мы ведь находились на их половине суток, и где-то неподалеку наверняка была барсучиха-мать, которая может всё истолковать превратно. Если б я пошла дальше, достаточно было бы слегка споткнуться, чтобы налететь на барсучонка, но я закрыла дверь и оставила ночь за порогом в покое.

Два ночных мотылька упрямо плясали на оконном стекле. В их глазах отражалась настольная лампа, так что вскоре я погасила свет и легла. Снаружи рылись в сокрытой жизни земли барсуки, но большинство остальных обитателей спало, потому что наша половина Земли отвернулась от Солнца. На деревьях дремали белки, в проливе спали рыбы. Словно в той давней индейской церемонии, разные жизни в темноте переплетались между собой.

Сны способны создавать внутренние спектакли у представителей самых разных животных царств. Тогда и банановые мушки, и спящие собаки дергают лапами. Один ученый, наблюдая, как спящий осьминог меняет окраску, подумал, что во сне он поймал краба. Ведь ночью разные миры могут встретиться и в извилинах мозга. Когда чувственные впечатления приглушены, дневные следы без помех объединяются, порождая игру видéний. Скользящие образы способны создавать особенные контакты в трехмерных слоях, далекие от логических связей меж А и Б. Нередко именно ночью ко мне приходят решения дневных проблем.

Сейчас мне хотелось погрузиться в безъязыкие глубины; я устала, устала думать словами, которые не давали уснуть. Где прячутся сны? Как их приманить? В темноте мне чудились шаги, но это стучал мой пульс, не умолкавший и ночью.

В конце концов я ненадолго задремала, пока не проснулась от глухого удара. Это был не стук сердца и не шум косули, щиплющей листья. Барсучата завершали свою дикую ночь схваткой возле дорожки. Когда я выглянула в окно, они притихли, и один принялся обнюхивать коврик возле двери.

Я улыбнулась. Писательская хижина с темными барсучьими коридорами весьма отчетливо смахивала на психоаналитический символ. Но мне хотелось разобраться отнюдь не в собственной психике, а в том, что роднит меня с другими. И с барсуками тоже. Хотя я жила в мире слов, моим мозгом управляли те же безмолвные процессы, что и дикой жизнью вовне. Проявления бессознательного называли то интуицией, то инстинктами, но они много больше, чем автоматические рефлексы. Они – нечто столь же древнее, как жизнь, и по-прежнему могут рождать новое.

Наверно, в самой глубине под творящей жизнью лежит нечто, соединяющее нас с животными ночи? Этому неуловимому базису свойственны лисья открытость всяческим возможностям и чуткость к любому мимолетному следу, а также поистине барсучья настойчивость поисков. У дикого множество граней. Робкое и дерзкое, упорное и игривое, оно находит отклик у ищущих людей. Ведь, несмотря ни на что, мы все дети Земли.

Дерево-хранитель

В конце концов одно я уразумела: тишина и покой на участке обманчивы. Там всегда была жизнь, были контакты, хотя бóльшая часть проходила мимо меня. Недаром животные вокруг дома встречались мне в чутком, настороженном одиночестве. Когда возобновлялся оживленный семейный быт, они прятались или оборачивались фоновым шумом.

Иное дело растения. Они постоянно находились среди нас, ведь именно в зелени мы черпали силы во время отпуска. На деревьях висели качели, а цветы мы приносили на кухонный стол и с удовольствием отмечали, что их становилось всё больше. Прежде чем закопать электрический кабель, садовник посадил всякие растения, которые теперь начали разрастаться. Возле крутого склона на севере защитной линией вытянулись кусты курильского чая и сирени, а по южной стороне карабкалась душистая жимолость. Высаженный куст малины захирел, зато разрослась сладкая дикая малина из долины, с общественного выгона. Примерно так же случилось с травой, посеянной вместо бездушной гравийной площадки. Те былинки, что кое-как пробились, росли за компанию с мхами, арникой и маленькими купами заячьей капусты, которые взошли там сами и подходили к здешней почве.

Как и растения, животные выказывали собственную волю. Подвешенную нами кормушку белки игнорировали, вероятно из чувства собственного достоинства. Та же судьба постигла и маленький улей возле южной стены. Дикие пчелы независимо пролетали мимо, зато расширили гнездо в дверной коробке и поселились еще и в оконной раме. На растительность они тоже смотрели по-своему и наверняка бы не одобрили однообразный травяной газон. Зато они были в восторге от заячьей капусты, которую энергично распространяли шмели.

Вообще-то однообразные газоны мне тоже не по вкусу. В XVIII веке они были статусной маркировкой дворцов, теперь же красуются возле каждого дома, а в США занимают втрое бóльшую площадь, чем все кукурузные поля континента. Уход за ними пожирает миллиарды долларов, миллионы килограммов пестицидов и львиную долю хозяйской воды.