Шесть дней Всемирного потопа, или Дневник мотоциклистки - [36]

— Вот так всегда… Обычно лекарства под рукой. А тут — ничего…

Ложиться в больницу она отказалась наотрез, и мы её забрали через час, все еще серенькую, слабенькую, но, тем не менее, живую.

А вечером на семейном совете было решено, что пока она на дачу не ездит, а сидит тихой мышкой дома и принимает положенное в таких случаях лечение, для чего на дом был вызван наш замечательный участковый Раджинов, который обо всем расспросил, всю её осмотрел и, не чинясь, выписал самое лучшее лечение, о котором только знал.

Так мы с Андреем стали фактически хозяевами дачи до конца лета.

Меня все время не покидало ощущение, что надо мной смыкается капкан, и все это — и неудачное путешествие, и зарядившие дожди, и даже болезнь мамы — события одного ряда. Этого же ряда было еще одно событие, изрядно осложнившее нам строительство веранды — в садоводстве сгорел трансформатор, и мы остались без электроинструментов. Пилить доски и брус поперек мы еще могли, а вот как насчет того, чтобы распускать доски вдоль? Я поругивала Андрея, за то, что доски купил не той ширины, но в глубине души подозревала, что он тут ни при чем, просто снова Тот, Кто Там, Наверху, в Мире Горнем, хочет как следует, надолго, а лучше — навсегда, привязать нас к земле. Нет, не нас, меня. Андрей — крестьянский сын, он и так привязан и к этим грядкам, и к этому дому, и к этому вот, возведенному своими руками забору, к заботливо проложенному трапу и к старому, сделанному из лиственничных колод, столу под березами. Я же, частенько, оглядывая владения, испытываю не гордость, которую мне, как дачнику, положено испытывать, но некое смешанное чувство страха и отчаяния. Мне хочется сбежать, но бежать—то, собственно говоря, некуда. Особенно в дождь.

А проклятый дождь лил, лил и лил. Каждый день и почти каждую ночь. Ему было все равно, что испытывала я и тысячи, тысячи других людей. Ему были безразличны заболевшие помидоры и квелые огурцы, и уж совсем равнодушно поливал он краснеющую малину и крохотные, так и не налившиеся силой, слабенькие листики кабачков. Зато перла густая трава между грядок, декоративные лианы обхлестывали забор, по ночам сладостно—жутким воем изводили нас громадные соседские коты, а когда ночное небо становилось чистым, то небосвод щедро посыпало звездным дождем — Земля, неся на своем могучем хребте всех нас, стремительно летела через какой—то метеоритный поток, который был для неё, конечно же, ничем — золотистой дорожной пылью, которую она небрежно стряхивала с дорожного плаща и устремлялась все дальше и дальше. Вместе с ней в неизвестность летели и мы с Андреем…

По вечерам, сидя у окна уже почти готового дома, мы думали о том, что путешествие наше закончилось так неудачно по одной очень простой причине. Не было у нас инстинкта цели. Не было, как нет. Того инстинкта, который ведет человека все дальше и дальше, и заставляет его двигаться вперед даже тогда, когда это невозможно.

Почему не было? Мы так до конца и не поняли. Быть может, все дело было в том, что цель была нам уже известна, и не было в ней ничего нового, а может, мы сами со временем стали другими, и вот этого — рвать жилы и стискивать зубы — уже не хотелось. Нет, мы были способны на это, как и были способны на многие другие свершения и поступки, но как—то вдруг пришло осознание того, что потраченные силы и средства должны соответствовать цели. А значит, рвать жилы можно, но только и цель должна быть высокой.

…Надо головой громыхнуло. Я подняла голову и посмотрела на небо. Посмотрел наверх и Андрей, убрал под навес инструмент, подошел, встал рядом. Мы стояли на ступеньках старенькой развалюшки—времянки и молча смотрели, как перед нами разворачивается картина погодного «армагеддона»: с двух сторон неба черными татарскими ордами надвигались грозовые тучи. И было не понятно, чья сила страшнее…

Распадок вдруг затих, стало слышно, как звенят комары. Три березки в центре участка встрепенулись и тоже замерли, затихли, ощутив небесную угрозу. Полоска голубоватого неба на глазах исчезала. Стало темно. Не сводя с небосклона глаз, я нащупала горячую руку мужа.

Щетинясь копьями молний, погромыхивая невидимыми боевыми колесницами, тучи медленно, почти нехотя сошлись. Еще несколько минут ничего не происходило, а потом мы вдруг увидели, как атака захлебывается одновременно с двух сторон, и тучи скручиваются в тугое, черное полотенце, которое протянулось, перечеркивая небо от горизонта к горизонту. Остальное пространство было заполнено какой—то странной, сероватой массой, съевшей весь остальной небосвод.

— Что же это такое? — Андрей растеряно глянул на меня — величественное это зрелище происходило при полном безветрии, и от этого становилось торжественно и страшно.

Внезапно сероватое полотно прошила тонкая игла молнии. Она пронзила до земли неподвижный воздух и воткнулась в ворс черно—зеленого леса за белыми крышами. Распадок раскололся от грохота. Мы невольно присели. И, словно все только того и ждало, встрепенулась листва берез, где—то громыхнуло железом крыши, качнулись ветви слив, и несколько неспелых плодов сорвалось со слабых, старых веток. Вдоль переулка взвился вихрь уже пожелтевших мелких листьев.