Шесть дней любви - [8]

Затем мама начала заказывать из почтовых каталогов — Интернета еще не было — все, вплоть до трусов с носками, и твердить, что в городе слишком сильное движение и пробки и выезжать туда не надо, ведь каждый водитель усиливает загрязненность воздуха. Я предлагал купить мотороллер — увидел в телешоу парня на мотороллере и представил, как здорово будет ездить по делам.

— Разве обязательно столько выезжать? — возразила мама. — Если вдуматься, разъезды — сплошная трата времени, а дела и дома найдутся.

Маленьким я вечно пытался вытащить маму из дома. Пойдем играть в боулинг, ныл я, в мини-гольф, в Музей науки. Выбирал места, которые могли бы ей понравиться, — школьный рождественский базар, мюзикл «Оклахома!» в «Лайонс-клубе».[9]

— В том мюзикле танцы! — восклицал я.

Зря, совершенно зря.

— Одно название, а не танцы, — бурчала мама.

Порой я думаю, маму погубила слишком сильная любовь к папе. Слышал, что человеку трудно оправиться, если его любимый умирает или просто уходит. Как я уже тогда понимал, именно это имеют в виду, когда говорят о разбитых сердцах. Однажды, когда мы доедали ужин из полуфабрикатов и мама налила себе третий бокал вина, я решил спросить. Хотелось понять, за что можно так ненавидеть человека, — ведь отца моего она сейчас ненавидела с той же страстью, с какой прежде любила. Это что-то из области физики, хотя мы ее еще не изучали. А еще похоже на качели: один человек поднимается настолько, насколько сидящий напротив опускается.

Я решил, что если сердце у мамы разбилось, то не потому, что ушел отец. Она потеряла любовь и мечту покорить Америку, торгуя попкорном и хот-догами или танцуя в блестящем платье и красных трусиках. И чтобы восхищались твоей красотой: папа, по маминым заверениям, восхищался каждый день.

Потом тобой перестают восхищаться, и ты превращаешься в керамического ежика с травой на голове, которого забыли полить. Или в хомячка, которого не кормят хозяева.

Так мама и жила. Я старался компенсировать ей нехватку любви — оставлял у ее кровати записки: «Лучшей маме на свете» — с цветочком, или с красивым камушком, или с анекдотом из сборника «Шутки на каждый день». То я сочинял смешные песенки, то чистил столовое серебро, то выкладывал полки яркой бумагой. Ко дню ее рождения или к Рождеству я мастерил книгу купонов, каждая страница которой представляла собой купон-обещание выполнить те или иные дела по дому: «На выброс мусора», «На уборку пылесосом». Однажды, совсем малышом, я сделал купон «Муж на день» с обещанием, что в обмен на него я сделаю любую мужскую работу.

Наивный ребенок, я не понимал, что в полной мере выполнить мужские обязанности не сумею. Впрочем, я и тогда чувствовал свою неполноценность. Это чувство давило на меня, когда я лежал на своей кровати в маленькой комнате. Нас с матерью разделяла лишь тонкая стена, и я физически ощущал ее одиночество и томление, хоть в ту пору и не знал, что это. Дело было вовсе не в папе. Глядя на него, трудно представить, что он стоил маминых страданий. Нет, мама томилась по любви.

Спустя пару лет после развода одним субботним вечером папа спросил, не считаю ли я, что мама сходит с ума? Мне в ту пору исполнилось лет семь-восемь, хотя даже повзрослевшему мне вряд ли было бы проще найти ответ. К тому времени я, разумеется, уже знал, что матери других мальчишек не сидят в машине, отправив сына за покупками или к кассиру в банке — банкоматов еще не было — обналичить чек на пятьсот долларов.

— Теперь налички надолго хватит, — говорила мама, — можно никуда не выезжать.

Я бывал в гостях у приятелей и знал, как живут другие мамы, — ходят на работу и к косметологу, возят детей в школу, сидят на трибунах во время бейсбольных матчей, дежурят на вечеринках по случаю начала учебного года. У них есть подруги, а не только одна грустная женщина с сыном в огромной инвалидной коляске.

— Мама просто стесняется, — уверял я папу. — И очень занята с уроками музыки.

В тот год она училась играть на виолончели — посмотрела документальный фильм о Жаклин дю Пре, известной виолончелистке, наверное величайшей на свете. Та женщина заболела, стала пропускать ноты, потом вообще роняла смычок и вскоре уже не могла играть. А ее муж, тоже знаменитый музыкант, ушел к другой женщине.

Эту историю я услышал за ужином, когда мы доедали очередные рыбные полуфабрикаты от «Капитана Энди». Муж-музыкант совратил сестру виолончелистки, рассказывала мама. Когда виолончелистка не смогла работать и лежала больная, в этом же доме муж занимался любовью с ее родной сестрой.

— Генри, представь, они занимались любовью в соседней комнате! Что ты на это скажешь?

— Ужасно! — вздыхал я.

Она явно ожидала другого ответа.

Мама училась играть на виолончели, по ее словам, в дань памяти Жаклин дю Пре. Занималась самостоятельно, а виолончель взяла напрокат в музыкальном салоне соседнего городка. Инструмент был маленьким, детским, но для начала вполне хватало.

— Набью руку и куплю инструмент получше, — говорила она.

— С мамой все в порядке, — убеждал я папу. — Просто ей грустно, когда умирают такие, как Жаклин дю Пре.

— Ты можешь жить со мной и Марджори, — предложил папа. — И с Ричардом и Хлоей, конечно. Если ты действительно этого хочешь, я обращусь в суд. Добьюсь психиатрической экспертизы.