Шесть дней любви - [10]

— Проблема возникнет, только если Фрэнка здесь увидят, — сказала мама. — К нам никто не заглядывает, так что волноваться не о чем.

Я знал, что закон маму не слишком волнует. Она не ходит в церковь, но говорит, что Бог — тот, кто о нас заботится.

— Верно, — кивнул Фрэнк, — только подвергать опасности вашу семью все равно не стоит.

Нашу семью! Он назвал нас с мамой семьей!

— Поэтому я вас свяжу, — продолжал Фрэнк. — Только вас, Адель. Генри не хочет, чтобы его мама пострадала, не побежит в полицию и не станет никому звонить. Правда, Генри?

Мама это слышала, но даже бровью не повела. Целую минуту никто не говорил ни слова — только Джо крутил колесо, стуча коготками о металлические прутья, да на плите шипела вода — там готовился ужин из полуфабрикатов.

— Адель, пожалуйста, пройдемте в вашу спальню. У вас ведь шарфы найдутся, желательно шелковые? Любая веревка врезается в кожу.

До входной двери всего четыре фута. Мы внесли пакеты с покупками и оставили ее приоткрытой. Напротив нас дом Джервисов. Порой, когда я проезжаю мимо на велосипеде, миссис Джервис здоровается со мной и говорит о погоде. Дальше дом Фарнсуортов, следующий — Эдвардсов, которые однажды заявились спросить у мамы, намерена ли она убрать опавшие листья с нашего двора? Мол, ветер раздувает их и гонит на соседние лужайки. Каждый год в декабре мистер Эдвардс вывешивает столько фонариков, что даже из других городов приезжают на них посмотреть: под Рождество мимо то и дело проносятся машины.

— Люди тратят такую уйму денег на фонарики, почему же они на звезды не смотрят? — удивлялась мама.

Я мог броситься на улицу и побежать к Эдвардсам, мог схватить трубку и позвонить в полицию или папе. Нет, папе нельзя, он решит, что мама и впрямь сумасшедшая, интуиция его не обманывала.

Мог, но не хотел. Кто знает, было ли у Фрэнка оружие на самом деле. Да, он убил человека, но мне не верилось, что он обидит нас. В кои веки мама выглядела нормально. Даже порозовела и не отрываясь смотрела Фрэнку в глаза. Ярко-голубые, как я заметил.

— Шелковые шарфы у меня есть, — отозвалась мама, — даже несколько. Их моя мать носила.

— Нужно разыграть спектакль, — негромко проговорил Фрэнк. — Надеюсь, вы меня понимаете.

Я встал, подошел к двери и закрыл ее: пусть никто не видит, чем мы занимаемся. А потом сидел в гостиной, поджав ноги, и смотрел, как они поднимаются по лестнице: сперва мама, следом Фрэнк. Казалось, они бредут медленнее обычного, словно каждый шаг требовал тщательного обдумывания. Словно на втором этаже ждали не старые шарфы, а нечто большее и они не знали, чем там займутся, и сейчас об этом размышляли.

Через какое-то время они вернулись, и Фрэнк спросил маму, который из стульев ей удобнее. Главное, не у окна. Фрэнк морщился, значит рана до сих пор его беспокоила, не говоря уже о последствиях вчерашней операции. Морщился, но все, что нужно, делал.

Сперва смахнул пыль со стула, потом провел по спинке и ножкам: вдруг там щепки. Не грубо, но решительно усадил маму. Целую минуту Фрэнк возвышался над ней, словно о чем-то размышлял. Мама взглянула на него, будто тоже думала. Если она боялась, то виду не показывала.

Чтобы связать маме ноги, Фрэнк опустился на пол. На маме были ее любимые туфли, вроде тех, что носят балерины. Фрэнк снял сперва одну, потом другую, бережно держа мамины стопы. Руки у него казались на диво большими, или дело было скорее в том, что у мамы ноги маленькие.

— Адель, вы уж простите, — проговорил он, — но у вас очень красивые пальцы на ногах.

— Мне повезло, ведь танцовщицы часто уродуют стопы, — отозвалась мама.

Фрэнк взял со стола розовый шарф с красными розами и еще один с геометрическим рисунком. Другой шарф он поднес к своей щеке, хотя, возможно, мне так лишь показалось. Время застыло или тянулось медленно-медленно. Даже не знаю, сколько минут прошло, прежде чем Фрэнк обмотал мамину щиколотку. Привязал ее к железной перекладине, которая тянется под столом. К ней крепится откидная доска: ее поднимают, если собирается компания и нужно всех рассадить. Правда, у нас с мамой такого не бывало.

Похоже, Фрэнк забыл обо мне, пока привязывал шарфы: два на ноги (один конец к лодыжкам, другой к ножкам стула), еще один к запястьям, лежащим на коленях, словно мама молилась или просто сидела в церкви. Хотя мы в церковь не ходим.

Потом вдруг спохватился и посмотрел на меня.

— Сынок, ты только не расстраивайся. В такой ситуации иначе нельзя. А вы, Адель… Не хочу смущать вас, но, если нужно в уборную, ну, или что-то в этом роде, говорите сразу. Если не возражаете, я посижу здесь, рядом с вами. Чтобы ничего не упустить.

Фрэнк снова поморщился, и я понял, что ему больно.

Мама спросила, как его нога. Лекарствами она особо не увлекалась, но держала под раковиной медицинский спирт.

— Не дай бог инфекция попадет. Нужно шину наложить, сразу полегчает. Нога будет работать, словно ничего не случилось.

— А если я не хочу, чтобы было так, словно ничего не случилось? — спросил Фрэнк. — Что, если я перемен хочу?

Фрэнк ее кормил. Блюдо с чили он поставил на стол перед собой, но так, чтобы я без труда дотягивался, хотя меня-то никто не связывал. Такого вкусного я и правда в жизни не пробовал.