Шесть дней - [3]

- Сначала скажите, вы знаете Андрюшу Некрасова, мальчика из шестой квартиры под вами?

- Конечно. Он сейчас с родителями на юге. Очень развитый парнишка.

- Спасибо. Теперь посмотрите на меня внимательно. Я ведь похож на него? Хотя, наверное, уже не очень.

Геннадий Петрович, нахмурясь, внимательно оглядел Андрея.

- Вроде похожи. Вы что, его дядя?

- Нет, я и есть Андрей Некрасов, только сейчас мне 54 года. Я из будущего, из 1994 года. Наши ученые создали нечто вроде машины времени, и я получил возможность появиться здесь.

Геннадий Петрович попятился к окну.

- Не пугайтесь! Вот мое удостоверение. Видите: старший научный сотрудник, институт хроноскопии, Академия наук. Там и фото мое, правда, я на нем на десять лет моложе. Это я, Геннадий Петрович! Вот здесь в шкафчике у вас сложены пачки с махоркой, за ширмой - желтая немецкая сумка, в которой я вам носил картошку. А в верхнем ящике стола - трофейный компас, на крышке выгравировано по-немецки "Ганс Пфейфер".

- Фантастика, просто фантастика, - растерянно бормотал Геннадий Петрович, - но неужели это правда? Ведь все совпадает.

- Конечно, правда!

- Однако согласитесь, что это невероятно, - долго не мог успокоиться учитель. Он садился на табурет, потом опять вскакивал, хватал удостоверение, всматривался в Андрея, опять садился.

- Извините, еще вопрос. Вот чашка, Андрюша очень любит пить из нее, что здесь нарисовано, на моей стороне?

- Красноармеец с винтовкой наперевес. А за ним, как силуэт, партизан в папахе, с автоматом.

Учитель хмыкнул и замолчал. Молчал он так долго, что Андрей в смущении начал ерзать на стуле. Наконец учитель спросил:

- Все-таки объясните. Если вы сейчас живете там, в 1994 году, то нас уже нет?

- Я потом вам расскажу о проблеме круга в темпоральном поле, улыбнулся Андрей, - проблема сложная, сразу не растолкуешь.

- А сейчас вас интересуют мои идеи? Но как вы узнали о них?

В ответ Андрей подробно рассказал о том, как он приходил сюда в детстве, как проводил здесь почти каждый вечер, слушая истории о войне и великих ученых. И однажды Геннадий Петрович поделился с ним каким-то невероятным предположением - речь шла о теории мгновенного перемещения в пространстве. Андрей тогда почти ничего не понял, но осталось чувство прикосновения к чему-то удивительному и необычайному. Потом рассказал, как ему удалось заразить уверенностью своего шефа, о своем институте и времени, о великих открытиях и тяжелых проблемах.

Учитель слушал, мрачнел, и его глаза из голубых становились водянисто-серыми. Когда Андрей закончил, он с видимым усилием произнес:

- Значит, вы, как я понял, специализируетесь на вылавливании из прошлого несостоявшихся гениев? Выходит, я не состоялся, раз не известен вам?

- К сожалению, ни в одном банке информации никаких сведений нет. Но это ничего не значит, Геннадий Петрович, мало ли какие обстоятельства могли вам помешать публиковать свои работы. Может быть, вы сами не захотели этого. Зато они теперь станут известны и в будущем, и в истории.

- Не станут, - отозвался учитель, - это всего лишь идеи, лишь догадки. Видимо, дальше я не пошел.

- Что за мрачный тон? Жизнь прекрасна, вы еще молоды. Я, кстати, на десять лет старше вас и все еще оптимист.

- Верно, - едва улыбнулся учитель, - теперь вы меня старше. И все же непонятно, почему вы обратились ко мне - никому не известному дилетанту. Ведь такие путешествия стоят, по вашим словам, огромных денег. Почему бы вам, например, не посетить Эйнштейна?

- Зачем? Все, что он мог сделать, он сделал. Разве не безнравственно просить что-нибудь еще?

Учитель опять надолго замолчал. Андрей не мешал ему. Вошла Тоня с огромным чайником, который в детстве почему-то назывался "Трумэн", расставила на столе кружки, сахарницу, вазочку с засохшим на вид печеньем. Сама села в сторонке на кушетку, поджала под себя ноги и замерла.

- Пока я могу лишь высказать вам некую преамбулу, - неуверенно начал учитель, - нечто вроде введения, которое вы можете принять, и тогда мы дальше будем обсуждать более конкретные вопросы, либо не принять - и тогда нам не о чем больше говорить. Я имею в виду мои идеи.

- Слушаю.

- Я до войны учился на физфаке и проблемами космических путешествий заинтересовался еще на первом курсе. Прочитал всю литературу - от Циолковского и Цандера до предвоенных работ по ракетам. Верил, что это единственно возможный путь. Потом, в сорок третьем был тяжело ранен, несколько месяцев валялся в госпитале, одно время было очень плохо, врачи отказались. Моя койка стояла у окна, я много раз переходил из беспамятства в сознание и почему-то чаще всего приходил в себя ночью и видел звезды в окне. Постепенно я научился с ними общаться. Что-то происходило с моим сознанием, находившимся на волосок от смерти. Звезды перестали для меня быть безжизненными огненными шарами. Я ощущал их сочувственное прикосновение, их лучи пробегали по моему лицу, освежали и грели. Постепенно во мне зародилось чувство любви - к ним, ко всему миру, ко Вселенной. Это было непохоже на любовь к женщине или ребенку, последняя только бледная копия, жалкий призрак того чувства, которое я испытывал. Это изначальная любовь, я бы так выразился, изумительное состояние, без этой любви невозможна никакая другая. Когда мы любим человека, то мы как бы только на поверхности любви, а чтобы достичь настоящей глубины, нужно совсем другое сознание, особое понимание. И тогда весь мир переворачивается, становится живым, прекрасным, и мы сами уже - не наблюдатели мира, а часть его самого. Только этот мир уже не разделяется на планеты и Галактики, а есть одна прекрасная мелодия, гармония, в которой все есть в тебе, и ты - во всем.