Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона - [45]

— Вы были на высоте, Ватсон!

Я вздохнул с облегчением.

— Да, похоже, я справился с вашим несложным заданием. Правда, в последний момент там произошла какая-то суматоха, и миссис Крафтинг пояснила, убегая, что это очень странный больной от которого они то и дело ждут всяких сюрпризов. Но тут, заслышав свист дрозда, я спокойно ретировался.

— Вы поступили совершенно правильно, Ватсон. А больной, которому стало плохо, и был объектом моего наблюдения, это, как вы понимаете, наш Голиаф. И пока, Ватсон, вы самоотверженно и изобретательно втирали очки бдительной миссис Крафтинг, я был свидетелем одного очень примечательного разговора, который и могу поведать вам, дословно и в лицах.

Кстати, разыскать больного труда не составило, и я еще днем это сделал. Подразумевалось, что он лежит в отдельной палате и на первом этаже, тяжелых больных так обыкновенно и кладут и по лестницам не таскают, а больница старая и без лифта. К тому же в изоляторах разрешается курить, а по крепкому «Кавендишу», которым тянуло из крайней форточки, его бы нашел и слепой. Больной был пострижен очень коротко, неумелой или торопливой рукой, его густые черные волосы нелепо, как у неандертальца, дыбились над низким лбом и густыми черными бровями. Роста он был высоченного и сложения самого могучего, так что стандартная больничная койка была бы ему безнадежно мала, если бы не ампутированные по колено ноги. Свет большой масляной лампы был уже по-ночному привернут. Больной лежал с закрытыми глазами, посасывая трубку, и мычал. Мычание это попеременно переходило то в жалкий вой, то в бравурное пение, трубку же он вытаскивал изо рта лишь затем, чтобы на всю больницу выкрикнуть: «О! Я счастливчик! О! Какой же я счастливчик!» Впечатление было жутковатым и давало все основания полагать, что повредился этот счастливчик не только ногами, но и головой.

Неожиданно из-за гардины вышел незнакомец, напугав бедолагу чуть не до смерти, потому что ни на санитара, ни на врача, ни на какого другого больничного жителя он не походил. Представьте, широкополая шляпа, сдвинутая на глаза, красный шарф, черные перчатки и кожаные штаны. В общем, некая «темная личность с темным прошлым».

— Постойте, Холмс, пять минут назад я столкнулся с этим типом, причем в полном смысле этого слова!

— Что ж, его появление на Бейкер-стрит можно считать более чем оправданным, а то, что вы его видели, поможет вам, друг мой, лучше представить дальнейшее. Так вот, Ватсон, темная личность в красном шарфе встала перед больным и ухмыльнулась:

— Не куксись, парень, и не горлань на всю богадельню. Я по делу.

— Кто таков? — спросил больной, пытаясь за дерзким тоном маскировать свой испуг.

— А ты кто таков, чтобы о том любопытствовать? — в свою очередь поинтересовался Красный шарф.

— Я Пуде… — больной осекся, но сделал вид, что закашлялся.

Красный шарф живо отреагировал:

— Ах, Пудинг? В таком случае я Кекс.

Больной невольно усмехнулся:

— И впрямь Кекс[14]. Ну, говори тогда, зачем приперся, жить надоело?

— Если бы мне жить надоело, сидел бы я теперь под лиловым абажурчиком, дул бы ром из граненого стаканчика и листал бы в «Таймсе» историйку с продолжением, к примеру, «Этюд в сер-бур-малиновом тоне», дожидаясь, пока какой-нибудь досужий трущобный висельник, злыми дядями науськанный, мне гаечным ключом пробор поправит. А не колесил бы многи мили, как резвый пойнтер, выслеживая дичь!

— Ну, и что за дичь ты выслеживал?

— Да так, одного чижика.

— Всего-то?

— Всего-то!

— И выследил?

— Выследить-то выследил…

— …а поймать не вышло? Гы-гы!

— А поймать не вышло. Увы! Увы!

— А я здесь каким боком?

— Ты его знаешь, а он мне нужен позарез, — и на простыню больного упал соверен.

— Эге, подкуп свидетеля?

— Это в том случае, если прокурором — больничный сторож, а понятыми — мои дружки, но сторож на прокурора не тянет, образования не то, а дружки мои на понятых и подавно, личиками не впечатляют.

— Ну и трепло же ты, Кекс, просто шик!

— Так вот, не знаю, как там его у вас кличут, для меня он просто «Б. Г.». Понимаешь — «Б. Г.».

От этих слов больной побелел, как простыня, до половины закрывавшая его широкую волосатую грудь, судорога электрическим разрядом прошла по его искалеченному телу, и он тяжело застонал.

Красный шарф сжалился над несчастным:

— Слушай, Пудинг, ты мне ничего не должен и я тебе ничего не должен, но этот неуловимый чижик должен мне очень много! И я его достану, хоть из-под земли.

— Вот туда за ним и отправляйся!

— Так он что же… «того»?

— Именно, что «того»! Трех дней нету.

— Да будет земля ему пухом…

— А вот пухом земля навряд будет бедняге Бену.

— Ага, понял, это его так у вас кличут?

— Его уже никак не кличут. Ни у нас ни где еще. И понимать тебе тут нечего, — огрызнулся больной.

— Он, что же, был твоим дружком? — догадался Красный шарф.

— Дружком, кружком или пирожком — те-бя не ка-са-ет-ся!

— Ладно, не ершись, Пудинг, а скажи лучше напоследок, как найти Одноухого Боцмана, Черного Марселя или хотя бы Пита Пистоля?

— А ты настырный, мудрила! — злобно проговорил больной и вдруг прибавил совсем другим тоном: — Принеси выпить, Кексик! Ску-ко-та-а без выпивки! Принеси, и я тебе ей-ей расскажу все, что знаю про этих уродов.