Шеридан - [36]

Новобрачные же проводят свой медовый месяц на лоне природы, среди роз, в коттедже в Восточном Бернхеме. «Я чувствую себя абсолютно и совершенно счастливым, — пишет Шеридан Гренвиллу. — Что же касается облачков, которые, как заметил бы проницательный взор благоразумия, собираются над горизонтом нашей идиллии, то мой ангел-хранитель шепчет мне, что ветерок удачи разгонит их, прежде чем они превратятся в грозовую тучу. Впрочем, женатому человеку пора перестать изъясняться метафорами».

Единственное, что несколько омрачает его счастье, — это гнев отца, который миссис Шеридан называет яростью «damnatum obstinatum mulio».

В разгар всех своих восторгов Шеридан разрабатывает грандиозные проекты и ездит то в Морден, то в Лондон. Во время одной из таких отлучек он изливает свои чувства в следующих стихах:

«Скажи, наставник мой, любезный Гименей,

Как мне унять томление но ней?

Чем мне занять себя? Тоску прогнать как прочь?

Не то, один, промаюсь я всю ночь,

Терзаем мыслью нестерпимой,

Что я вдали от уст любимой...

Какой поэт крылатым

Бег времени назвал?

Счастливец был женатым,

Разлуки ж не знавал!

Ведь тот, кого терзал

Разлуки с милой яд,

Такого бы не сказал,

Ей-богу бы не сказал,

Что часы на крыльях летят!»

Миссис Шеридан без промедления отвечает:

«Как вяло и скучно влачатся часы,

Как медленно тянется день,

Не милы мне дивных пейзажей красы,

Беседок не радует сень.

Брожу одиноко, печальнее туч,

Такой себе жалкой кажусь,

С отрадой встречаю заката я луч,

Но ночи прихода страшусь.

Ах, Сильвио милый, ты не забыл

Несчастной Лауры любовь?

И будет ли прежним сердечный твой пыл,

Когда мы здесь встретимся вновь?

Вмиг свалится с сердца тягостный вес

Тревог да ревности злой,

И с неба на милый Бернхемский лес

Опустится светлый покой».

Занавес

ГЛАВА 8. ПИТОМЦЫ АПОЛЛОНА

Все члены семейства Линли отмечены печатью необычайной привлекательности. Все они музыкальны, изящны, красивы, артистичны. Когда кто-то из гостей, заглянув в детскую комнату, застал малыша Тома Линли за игрой на скрипке и спросил, собирается ли маленький музыкант стать знаменитым, как его отец, тот, не моргнув глазом, ответил: «Сударь, у нас в семье все гении».

Моцарт, познакомившись с Томом во Флоренции, предрекал, что он станет великим музыкантом. Оба младших брата — тоже необычайно одаренные натуры. Озайес, нареченный так в честь художника Озайеса Хэмфри, учился музыке и философии и всю жизнь имел репутацию человека столь же умного, сколь эксцентричного и рассеянного. Окончив Оксфорд, он принял духовный сан, получил приход в Норфолке, но затем поменял священническую должность на пост органиста Далвичского колледжа. Уильям составил состояние на службе в Ост-Индской компании; выпускник Сент-Полза и Харроу, он с детства писал пьесы и стихи и замечательно пел; в 1796 году он вышел в отставку и посвятил себя литературе и изящным искусствам. Что касается сестер Линли, то это поистине питомицы Аполлона: когда Мэри и Элизабет поют дуэтом, слушатели млеют от восторга.

Дети в семье Линли начинают работать, едва выйдя из младенческого возраста. Художник Озайес Хэмфри, живший в доме Линли, вспоминал, как восьмилетняя Элизабет, примостившись у ножек мольберта и глядя на него снизу вверх с поистине ангельским выражением, мелодичным голоском пела все песни и арии из комических опер «Томас и Салли», «Венок» и «Деревенская любовь». С этим же ангельским выражением на лице она грациозно протягивала навстречу пестрому потоку курортников у входа в зал для питья минеральной воды корзинку с билетами на концерт-бенефис отца. Томас Линли-отец женился молодым, и ему еще не было тридцати пяти, когда в 1767 году он впервые вывел на концертную эстраду Бата двенадцатилетнюю дочь и десятилетнего сына; Элизабет дебютировала как певица, а Том — как скрипач.

Всякий, кто внимательно всмотрится в портрет Тома кисти Гейнсборо, легко поверит тому, что это был проказливейший и обаятельный чертенок. Его живые глаза лукаво и вместе с тем задумчиво смотрят из-под густой шапки кудрявых волос. Ямочки в уголках губ, рисунок которых говорит о впечатлительном и одновременно решительном характере, выдают затаенную улыбку. Даже когда годам к двадцати он превратился, как явствует из более позднего его портрета, в бледного, элегантного, несколько самодовольного молодого джентльмена с гладко причесанными и припудренными волосами, в изящном красном камзоле, при пышном галстуке, подпирающем подбородок, и с треугольной шляпой под мышкой, глубоко в его глазах проглядывает прежний чертенок, а на губах твердого, почти сурового рисунка угадывается все та же затаенная улыбка.

Общей любимицей была также и Мария, отличавшаяся, по свидетельству современника, «красотой, простодушием и остроумием», причем, как видно, это не было просто комплиментом, особенно в том, что касается остроумия. Она воспета в следующих стихах:

«Свежа, как лепесток,

Нежна, как майский день,

Искриста, как поток,

Верна, как свету тень».

Иными словами, Мария, так же как все ее братья и сестры, чрезвычайно привлекательна.

Отец горячо любит всех своих чад — не только потому, что это его родные дети, но еще и потому, что они любят музыку.