Шепот звезд - [50]

— Бог все видит. Нельзя ему было цеплять… — Серафимовна решила, что разумнее будет, если она промолчит: кто много говорит, тот и проговаривается.

— Еще одна смешная история, — заговорил Николай Иваныч. — Не знаю, слышала ли. Соньку затопило. Прибежала ко мне, просила хороших слесарей. Я ей говорю: «У меня не хорошие, а очень хорошие слесаря, но… не по этой части». Она мне: «Как вы ненавидите нас!» — «Вы со мной стали говорить на „вы“!» Она считает, что ей это подстроили: во всем доме система в порядке, а у нее все трубы вдруг полетели. Но следов злоумышленник не оставил никаких. Есть Бог — и не спорь.

— Не спорю. Это Бог-Отец.

— Старухе и помыться нельзя: отключена секция, меняют трубы, пьяные сантехники наживаются. Ей пришлось тряхнуть своей мошной с зеленью.

— Что ж, раньше другие были в подобном положении, а она вся в белом, пусть почувствует, каково быть как все. Ладно. Прощевай. Надеюсь, будешь счастлив со своей консерваторкой — она тебе чего-нибудь на фортепьянах сбацает.

— Ты о чем?

Серафимовна сделала вид, будто играет на фортепьяно, тряся патлами и изнывая в творческом экстазе.

— Ладно. Увидимся, — сказал он, понимая, что жена в игриво-ехидном настроении.

— На том свете, — буркнула Серафимовна.

Пошла прочь, подняла руку над головой, пошевелила пальцами.

Села на скамейку у пруда с утками и задумалась. Ей было о чем думать. Совсем недавно выяснилось, что она никакая не Серафимовна, а Борисовна. Но это известие и известие о том, что Иван Ильич на льду (ей в голову не могло прийти, что старик в опасности, а обвиняла мужа в предательстве единственно ради выхода своим чувствам), были ничто перед главным событием, которое перекрывало все остальное: врач сказал, что она в интересном положении и беременность развивается нормально.

Как Колька не заметил рыжих пятен на ее лице? А-а, он ни хрена в этом не понимает.

Глава пятая

— Авантюристы, разгильдяи, самоубийцы! — бушевал Николай Иваныч в своем кабинете в присутствии единственной слушательницы и зрительницы — секретарши Нины. — Могли угробиться!

— Победителей не судят, — улыбнулась Нина.

— Рано называть их победителями. Взлететь-то взлетели, а как сядут? Летели бы хоть с выпущенными шасси… Знаешь ли, что после самых незначительных работ на шасси самолет положено вывешивать на подъемниках и проверять?

— Там не было подъемников.

— Сама знаешь, что такое русский ГОСТ; без подгонки никакая деталька не встанет на место, надо подгонять.

— Передали, что расчетное время прибытия через четырнадцать часов, сказала Нина.

— Я останусь здесь. Не впервой.

Как раз по телевизору, включенному по случаю позднего времени, выступал усатый, ломающий из себя интеллектуала диктор.

— Прости нас, Сеня, что мы еще живы, а враг гуляет на свободе, но…

Николай Иваныч убрал громкость.

— Они потеряли всякое представление о приличии, — пояснил он.

— Одного не пойму, — заговорила Нина. — Когда «их Сеня» публично оскорбил Ивана Ильича и Махоткина, людей, которым многие были обязаны жизнью и вообще, — полное молчание. А тут «их Сеня» — национальный герой. Ведь он натуральный вор. Откуда у обыкновенного человека такие деньги в коробке из-под обуви?

— Не задавай детских вопросов.

В девять вечера зазвонил телефон, Нина спросила:

— Вы на месте?

Он кивнул и взял трубку:

— Крестинин слушает.

— Эт-то С-самолет Ив-ваныч? — спросил женский голос, который мог принадлежать только Одессе. — Я пьяна, как фортепьяна!

— Ну, вылетел борт, я знаю. И знаю расчетное время прибытия. Доложите обстановку и погоду по трассе…

— Что ты плетешь, черт тебя возьми! Какая еще погода по трассе? Какой борт? Это Одесса!

— Знаю и это! — Николай Иваныч чувствовал, что Нина стоит за спиной и слушает. — Как бы не пришлось мне кое-кого послать на… то есть в Херсон… за агрегатом четыреста шестьдесят девять.

— Слушай, ты, С-самолетина! Я тебя хочу видеть. Понял? И не смей меня посылать на Херсон! Бери машину и приезжай ко мне. Немедленно.

— Не вижу в данный момент необходимости в своем личном присутствии на расследовании этого летного происшествия, — сказал он.

— Нет, необходимость есть. И самая настоятельная. Если не приедешь, я разнесу вдребезги телефонную будку — ведь я звоню из будки. И тогда меня возьмут в вытрезвитель, а я — ба-альшой, понимаешь, начальник, возглавляю департамент.

— Может, через ДСУ?

— А-а, рядом жена или сослуживцы? Так я поняла?

— Ход ваших мыслей абсолютно правилен, но я…

— Молчи, Самолетная твоя морда! Жду, как соловей лета.

— Объясните, что случилось. Неужели…

— Хватит допрашивать. Немедленно приезжай. Я такое натворю, что…

— Хорошо. Выезжаю. И пусть четыреста шестьдесят девятый будет на месте. Только сделайте отбортовку…

— Я тебе сейчас сделаю отбортовку!

Он бросил трубку.

«Во стерва! — выругался он. — „Большой начальник“! Знаем этих чиновников от искусства! Всю жизнь занимаются судьбами того, в чем не соображают! Консерваторка! „Пьяна, как фортепьяна!“»

— Поезжайте, Нина, домой, — сказал Николай Иваныч. — Впрочем, сейчас поздно. Возьму тачку и подброшу вас до дома.

Нина поглядела на него с верой, надеждой, любовью.

Он ехал в такси и мысленно возмущался.