Шепот звезд - [38]

— Мой инженер не пойдет на риск даже за крупный гонорар, — вздохнул Комаров. — И я его понимаю. Оповестил АТБ — у базы энтузиазм равен нулю. Твой сынок — малый умный… Технарей, правда, и слесарей дает, но они выступают как частные лица — вольнонаемные. Если что случится, он умоет руки.

— Знаю.

— Твои действия?

— Сперва твои… это… действия. Инженера отправляй в отпуск, сам тоже. Меня оформи временно инженером…

— А командир?

— Махоткин.

— Рискуете.

— Мы того… отрисковались.

— Молодцы! А если не сыграете в гроб, будете говорить, что Комаров струсил.

— Мы… свое отговорили. Можем и помолчать.

— Но нет ничего тайного…

— Если хочешь, будь в комиссии по списанию аэроплана. Комиссия ведь едет списывать?

— Ну и что? Поедет, конечно.

— Задержи всех в Ванкареме. Отдохните там денек. Водки попейте.

— А ты и Махоткин?

— Полетим на лед.

— Что затеяли? Повторить подвиг Челюскинской эпопеи? На место гибели «Челюскина» летали, помнится, тоже из Ванкарема? Но вас звезды не ждут. Разве что гонорары, — намекнул он.

— Много говорим.

— Ладно. Что мне делать?

— Немедленно выпиши мне командировочное удостоверение. Без него и на завод не пустят.

— Дальше?

— Ты в понедельник летишь с комиссией и делаешь… это… маленькое изменение маршрута: летишь в Энск.

— И что?

— И садишься на заводской аэродром.

— Слушаю.

— Я там буду ждать вас с тележкой… Загружаемся, летим на лед.

— Если даже вы и замените на ероплане тележку, экипаж не обязан на нем лететь. Рисковать башкой никто не обязан.

— Там будет видно.

— И будет прав: ведь узлы навески тележки наверняка вывернуты при ударе о торос. Сама тележка весит полторы тонны. Прибавь сюда скорость набегающего потока. Ведь шасси убирать нельзя. Представляешь, какая будет сила сопротивления?

— Пиши удостоверение и приказ о моем назначении.

— Ты меня, Иван, в гроб вгонишь. И сам сыграешь в ящик.

— Не бойся. Смерть — это не страшно.

— Ты знаешь, что такое полет с выпущенными шасси? Самолет вверх никак не лезет, хоть сдохни. Разгоняешь в горизонте, подрываешь…

— Зато на посадку пойдет хорошо.

— А Махоткин?

— Он привезет техников и слесарей.

— Ты хочешь сделать из него технаря?

— Он все умеет. Но ты введи его в комиссию. Он временно КО.

— Ну и самодеятельность!

— Пиши бумаги.

— У меня нет денег даже на твой билет, а служебного дать не могу. Сегодня воскресенье! Никого нет.

— Мне положен льготный. Деньги есть.

— А в Энске?

— Есть свои люди. Хватит говорить. Вылет через двадцать минут.

— А билет?

— Вот.

Иван Ильич показал билет, вложенный в паспорт.

— Погоди. Не все обдумано.

— Все обдумал. Прощай, Толя.

«Ну, если обдумал, то ладно».

Иван Ильич обладал нечастым даже в авиационной среде свойством соображать, когда нет времени на размышления, а за спиной уже скалится курносая и слышен «шепот звезд».

«Он одинаково медленно соображает что на земле, что в воздухе», шутили летуны, чтоб как-то оправдать свою некоторую нервозность в гробовых ситуациях.

— Погоди, Ваня! Николай Иваныч, надеюсь, в курсе, что ты едешь на лед? Ведь на льду сейчас ничего хорошего.

— В курсе.

— Ну что ж. Тогда все в порядке… И в понедельник будем в Энске, сказал Комаров, довольный тем, что начальник АТБ «в курсе». Не пошлет ведь Крестинин-младший своего батьку на заведомо гробовое дело.

И только когда Крестинин вышел, Комаров протрезвел.

— Какого черта? Какого… — забормотал он. — Что мне, больше всех нужно? Вечно этот бугай всех взбаламутит, на уши поставит. И Махоткин такой же… Отбоялись, отговорились… Впрочем, если сынок в курсе дела…

Комаров стал глядеть по сторонам, словно чего-то искал. И увидел муху.

— Здравствуйте, — сказал он мухе. — Сейчас мы решим ваш вопрос. Присаживайтесь.

Муха села на занавеску. И это была последняя в ее жизни посадка.

* * *

КВСа (командира воздушного судна) среди членов экипажа узнать проще простого, даже если он и ростом не удался, и моложе своих товарищей, и его не играют, как короля окружающие, — спокойное осознание опасности профессии и ответственность за чужие жизни меняют человека и внутренне, и внешне, хотя он всего-навсего пересел из правого кресла в левое. Одно из главных свойств командира (левого пилота) — умение отвечать за свои слова, а еще лучше не произносить лишних слов. Если самолет оказывается в сложном положении (отказ техники, болтанка ясного неба, непонятные небесные явления), а командир говорит или у него вырывается само собой: «Братцы, я тут чего-то не понимаю» — экипаж бросает в озноб. Нельзя командиру произносить такое, что повлияет на работоспособность и настроение товарищей: все мы (особенно если наше рабочее место отделено от земли тысячами метров) не очень умны, переменчивы и не уверены в себе. И еще. Человек, умеющий выполнять на тренажере упражнение на «отлично», в реальной обстановке делает то же самое, но посредственно; стараться уменьшить этот разрыв — сокровенное желание каждого и приходит с годами, когда на место естественного мандража приходит трезвый расчет. Иногда, впрочем, попав почти в безвыходное положение, приходится очертя голову идти на «ура».

КВС Кириленко, став КВСом, почти не претерпел изменений: не мог выработать в себе командирский ответственный характер. Некоторые за глаза называли его счастливчиком, маменькиным сынком или «Киндером» за его любовь к тому, что простительно юному второму пилоту: увлечение восточными единоборствами, возрастной недомузыкой, недержание языка. Но жареный петух, приготовленный на каждого из нас, не дремлет, а только ждет подходящего момента, чтобы клюнуть.